Шрифт:
Лариса ЕВГЕНЬЕВА
(Лариса Евгеньевна Прус)
Сестры
С тех пор как Эля себя помнила, она постоянно слышала: "Какая милая! Какая красивенькая! Какая симпатичная!"
А соседский старичок до недавнего времени, встречая ее, трепал пухлую Элину щеку и восклицал: "Очаровашка!"
В раннем детстве у Эли был один страшный страх: чтобы не купили брата.
"Если купите брата, - говорила она, топая ногой, - я его отдам злому Бармалею!"
Так продолжалось лет до пяти. Затем Эля бояться перестала и говорила, хитренько жмурясь: "Не ку-упите. Зачем он вам?" - "Конечно,
Эля капризно отмахивалась от маминых поцелуев, но если бы мама перестала ее целовать - она бы, конечно, обиделась.
Самое интересное, что сестра у нее таки появилась. Именно тогда, когда она и думать забыла о всяких там братиках-сестричках, о детских своих страхах не вспоминала, а если и вспоминала, то, разумеется, с усмешкой. Самая настоящая сестра, и не какая-то там уа-уа три пятьсот, как называют младенцев, а вполне взрослая девчонка, Элина ровесница.
Все началось с той страшной телеграммы. Эля поздно вернулась с катка и медленно поднималась к себе на этаж в ожидании предстоящей нахлобучки. В конце концов, думала она, пора это поломать! Она уже абсолютно взрослая и имеет полное право гулять хоть до полуночи. Взяли моду - в половине десятого быть дома! Скажи кому - засмеют! "Вот сейчас и поломаю, - решила Эля.
– И нечего откладывать".
У Ольги Петровны, Элиной мамы, которая открыла дверь, было заплаканное, опухшее лицо и красные глаза. Но это не меняло дела. Стоило Эле задержаться на какой-нибудь лишний час, как в доме начинались истерики и слезы. Ограбили, зарезали, цыгане увезли! А цыгане, между прочим, выступают теперь в театре "Ромен". Да-с. Поломать, и именно теперь!
– Надя с Колей погибли...
Эля удивленно смотрела на мать, не понимая, о каких Наде и Коле она говорит.
Был один Коля, девятиклассник, у них во дворе, а с девочкой Надей она ходила когда-то в детский сад, но при чем...
– Дядя Коля и тетя Надя.
Мамина родная сестра и ее муж.
Эля подошла к столу и взяла телеграмму. "КОЛЯ И НАДЯ РАЗБИЛИСЬ МАШИНЕ КИРОЧКА ОСТАЛАСЬ ДОМА КАКОЕ СЧАСТЬЕ ПРИЕЗЖАЙТЕ МАМА".
Мама - значит бабушка. Это ясно. Но при чем здесь счастье?
– Ма, при чем тут счастье какое-то?.. И вообще странная телеграмма. Может, кто-то подшутил?
– Ты соображаешь, что ты говоришь?!
– выкрикнула сквозь слезы Ольга Петровна.
– А что? У нас в классе Храповицкий, противный такой мальчишка, сплетник ужасный, полкласса перессорил, ну, так ему прислали картиночку такую самодельную - крест, венок и надпись: "Твоя смерть ходит за тобой по пятам. Ищи себе место на кладбище". Ну, Храповицкого знаешь?
– Я ничего не знаю... ничего не понимаю... Какому Храповицкому?
Побросав в сумку какую-то одежду, Ольга Петровна с треском закрыла молнию.
– Ой, мам, ты вообще соображаешь, что ты говоришь? Храповицкого она не знает! Ты ж сама мне все уши им прожужжала: и здоровается он с тобой, и аккуратный, и улыбка у него располагающая! А это такой притворщик, такой зану...
Ольга Петровна толкнула ее в кресло:
– Сядь! И молча сиди! Молча!
Эля замолчала, надувшись. А мать села в кресло напротив и тихо заплакала, вытирая слезы рукой.
Эля услышала, как в прихожей открылась дверь, и в комнату быстро вошел отец.
– Одевайся, такси ждет, - сказал Сергей Львович жене и взял сумку.
– А я?
– спросила Эля, прикидывая, что же лучше - поехать и пропустить контрольную по алгебре или остаться совсем одной и...
– Ты остаешься.
Хлопнула входная дверь, потом дверь лифта. Значит, остаться совсем одной.
Эля достала из морозилки пакет замороженной клубники и стала есть по одной ягодке-ледышке, пока не опорожнила весь пакет. Потом до часу ночи она слушала магнитофон, пока не начали стучать в стену соседи. Утром, конечно, проспала и, завтракая прямо из банки с зеленым горошком, подумала, что не такое уж это счастье - остаться совсем одной.
Родители позвонили через день. Голос у матери был усталый и грустно-спокойный.
– Похоронили вчера. Они в гости поехали на своей машине. Занесло на льду на повороте - и прямо под самосвал. Кира тоже хотела с ними поехать, но ее в последнюю минуту дома оставили, у нее горло побаливало. Вот бабушка и написала в телеграмме, что это счастье. Ну, ладно. Как ты там?
– НорМалек.
– Мы приезжаем завтра. С Кирой.
– Ага. Сколько она у нас будет?
– Все время.
– Это как?
– не поняла Эля.
Ответил уже отец. Наверное, он тоже слушал.
– Кира теперь будет жить у нас.
– А... а почему у нас? Почему... почему не у бабушки?
– Мы решили, что вместе вам будет лучше. Ведь вы сестры.
– Ага.
Эля молчала, не зная, что сказать еще. Новость была слишком неожиданной.
– Как ты там? Не голодаешь?
– Не-а.
Она уже почти опустошила холодильник, съев две банки консервированного горошка, банку сайры, банку печеночного паштета, и сейчас как раз собиралась открывать какие-то неизвестные консервы с затерявшейся этикеткой.
– Денег хватило?
– Каких еще денег?
– Мы оставили. На столе под вазой.
– Не видела я никаких денег.
В трубку крикнула уже мать:
– Господи! Как можно быть такой беспомощной, такой несообра...
И гудки. Наверное, кончились монеты.
Эля положила трубку и пошла в свою комнату, по дороге выдернув двадцатипятирублевую бумажку из-под вазы. В нижнем ящике письменного стола она нашла альбом, распухший от фотографий, и почти на каждой была Эля - во всех видах. Улыбающаяся, смеющаяся, серьезная, позирующая, стриженная то так, то эдак, гладко причесанная, с челкой, с хвостом...
Ей пришлось долго перебирать фотографии, пока она наконец не нашла вот эту, старую: капризуха лет двух, толстая, курчавая, похожая на негритенка, сидит, выставив голые пятки и бессмысленно глядя перед собой. С обратной стороны надпись: "Дорогим Оле, Сереже и Эленьке от Кирочки".
Значит, сестра. Эту самую Киру она не видела ни разу. Дядя Коля был военным, они часто переезжали, жили то на севере, то, наоборот, на юге... Сестра. Эля положила альбом на место и задумалась, подперев голову рукой. Теперь с ней будет жить сестра. Хорошо это или плохо?