Сестры
Шрифт:
Бисестер допил мартини и сделал знак бармену принести еще одну порцию. Он пил не для того, чтобы снять стресс, – это было частью обычного предленчевского ритуала.
– Можно на этот раз добавить «Будля»?
Члены клуба веселились до упаду, поскольку название благородного клуба святого Джеймса красовалось и на бутылке с джином. В клубе джин стоил намного дешевле и был хорошего качества. В Англии для мартини всегда использовался джин «Гордон», разлитый в зеленые бутылки, однако «Гордон», экспортируемый в Америку, был значительно слаще. «Будль» был лучшим напитком. По эту сторону Атлантики самым шикарным считался джин «Танквари», но о нем не могло быть и речи в Вест-Энде.
– Однако ты не возьмешься продавать картины для нее, не так ли, Генри? Ты прекрасно знаешь, чем это может обернуться
Генри Бисестер взглянул прямо перед собой. Он ожидал подобного заявления. Аукционы не могли позволить себе портить отношения с дилерами, реализация картин которых составляла солидную часть их доходов. Коробейники от искусства, кроме тех случаев, когда грызли глотки друг другу, держались вместе ближе, чем спаривающиеся собаки.
– Понимаешь, все весьма непросто, Ивэн. Вот почему я позвонил тебе сразу же, как только эта сумасшедшая баба переговорила со мной. Подумал, что, может быть, ты сумеешь отговорить ее. В конце концов, ее ожидает холодный финансовый душ, если она попытается реализовать свою безрассудную схему. Но, судя по всему, ее это абсолютно устраивает. Дело в том, что, если не мы продадим картины, их продаст кто-нибудь другой. Парни из «Сотби» продали бы своих бабок, узнай они об этом. Если дело будем вести мы, то, по крайней мере, сможем действовать заодно и предотвратить полную катастрофу. Одному лишь Богу известно как.
Ивэн подумал, куда могла подеваться вся его кровь? Беннет решила идти до конца. «Кристи» ей поможет.
– Этого нельзя допустить.
– Боюсь, что так все и будет, Ивэн. Кто-нибудь может объяснить мне доходчиво, почему эта Джули Беннет так страстно мечтает уничтожить тебя и Билли Бингэма, что не останавливается перед потерей солидного куша от четырех миллионов долларов?
Генри Бисестер покачал головой. За четыре миллиона долларов можно купить пятьдесят тысяч акров земли в Шотландии, участок в одну-две мили береговой линии на Спейе, где водится лосось – лучшая недвижимость в Инвернешире. На эти деньги можно купить имение – настоящую жемчужину, расположенную на плато Нэш в Регентском парке; три-четыре сотни акров земли в Вилшире, где водятся фазаны, форель, а на ферме можно разводить породистых собак. Тогда не нужно будет думать о том, чтобы зарабатывать себе на жизнь, – только спортивные упражнения в баре Уайта и сногсшибательная приходящая девица, выполняющая некоторые обязанности Фрэнсис. Девушка, жалующаяся на его действия, вернее на их отсутствие, которая могла бы раз-другой стегануть его по заднице хлыстом и ради смеха одолжить ему свои трусики покрасоваться перед зеркалом после того, как он примет положенную после ленча порцию согревающего «Кэмел-онзе-рокс», остуженного ею в холодильнике в квартирке на Бейсвотер, которую он помог бы ей оплачивать.
Ивэн Кестлер нарушил все правила своей собственной игры. Опыт, накопленный годами, полетел, как говорится, коту под хвост, когда королева романа помахала перед ним своим притягательным чеком. Однажды он ее перехитрил, а на этот раз явно недооценил. Теперь ему придется поплатиться всем, буквально всем. И ему было известно за что: Бингэм был любовником Беннет и бросил ее, предоставив ей все основания для мести. Невероятно, но Ивэн сам на блюдечке преподнес ей средство для их уничтожения. Почему? Ответ прост. Бисестер только что ответил на него. Никто в этом странном мире денег, в котором они жили, не мог поверить, что кто-то готов лишиться огромной суммы ради такой нерыночной вещи, как месть.
– Когда будет распродажа картин, Генри? – спросил он поникшим голосом.
– Фирма намерена как можно скорее выставить их на продажу. Она состоится в конце следующей недели, после подготовки приложения к каталогу. Никакой предпродажной рекламы. Может быть, никто не заметит.
– Да уж!
Бисестер кивнул. Да, на это слабая надежда.
– Что ты будешь делать, Ивэн? Выкупишь их сам?
– За четыре миллиона, и я буду единственным покупателем в зале? Затем цены начнут падать камнем, и получится, что я устрою праздник для этой Беннет и выброшу на ветер свои деньги. Кроме того, у меня нет четырех миллионов. А у тебя есть?
Несколько дней назад у Ивэна были деньги, полученные от Джули Беннет, но теперь они покоились
Бисестер подумывал о третьем мартини. Да, плохи дела, но он чувствовал себя отлично. В несчастьях других было что-то стимулирующее. У немцев существует даже специальное понятие: schadeneude – означающее восторг, получаемый от несчастий друга.
– Как насчет ленча, Ивэн? Я встречаюсь с Кателли и Томом Армстронгом в «Плеядах». Никак не могу наесться их бараниной. Мы были бы рады, если бы ты присоединился к нам.
– Нет, нет. Спасибо, Генри.
Ивэн поднялся. Это действие и предпринятое для его совершения усилие не улучшили цвета его лица. Под загаром оно приобрело сероватый оттенок.
– Пойду обратно в галерею. Нужно кое-кому позвонить.
Он все еще находился рядом, но у Генри Бисестера было ощущение, что он уже ушел.
– Спасибо, что предупредил, – проговорил Ивэн явно упавшим голосом, направляясь нетвердой походкой к двери, ведущей на Мэдисон-авеню.
Исходя из того принципа, что избыток – благо и лишним можно поделиться, многие теперь сгибались в пояснице, чтобы вручить деньги Роберту Фоли. Пит Ривкин привел в движение этот золотой шар, и теперь он набрал скорость и катится сам по себе. Пит сеял вокруг себя деньги, как машина, удобряющая поле, и наибольший урожай – к его большому удовольствию – принесла группа жестокосердых матрон, страстно желавших передать свои пожертвования. На бумаге все обстояло более чем отлично, но на деле создавало для Фоли множество проблем. Начать хотя бы с того, что это отдаляло его от единственного способа, с помощью которого он боролся с извечно переполнявшим его чувством вины. Лечить неимущих людей собственными руками становилось теперь все труднее. Приходилось следить за реализацией намеченных проектов и программ, контролировать работу строителей, возводивших новые пристройки в больнице, решить какой – американский или европейский – сканер для обследования больных лучше, вести дела с городским советом и т. д. Много возни было с притекающими средствами. Необходимы были усилия и время, чтобы наметившиеся положительные тенденции под давлением моды не прекратились и скучающие плутократы не ударились в иную благотворительность. Роберт Фоли достаточно прожил в Лос-Анджелесе, чтобы знать, что ничто не длится вечно. Поэтому его сияющий костюм для обедов приобрел почти сюрреалистический блеск, постоянно полируя столы и стулья на бесконечных гала-встречах и непрекращающихся обедах и приемах – все эти многочисленные заботы свалились на его голову, как темная туча.
Дважды в неделю, однако, он был избавлен от этого наваждения, и наступали великие страдания, но уже другого рода. По вторникам и четвергам, вечером, Роберт Фоли был занят тем же, чем и вся Америка. Он садился к телевизору и смотрел «Ночи в Беверли-Хиллз», вернее на Джейн Каммин, их главную героиню. Если такое вообще было возможно, то теперь он любил ее даже сильнее, чем прежде, поскольку ее недоступность обостряла желание, а расстояние распаляло страсть. В сумеречном сиянии экрана своего старого телевизора Роберт Фоли вновь был околдован ее чарами: нервничая, когда она оказывалась в руках телевозлюбленных, затаивал дыхание, когда развитие событий угрожало ее безопасности, радовался вместе с ней успехам, глубоко переживал ее неудачи. Несомненно, это была любовь. Даже он мог распознать ее теперь. Тем не менее понадобилось разойтись, чтобы это понять.
Она, должно быть, уже забыла о нем, он был ничтожным камнем на пути, по которому она взошла к звездам. Однако он не осуждал ее. Она заслуживала гораздо большего, нежели мог ей дать он – вечно озабоченный, объятый внутренними конфликтами и странными маниями. Он предал ее в тот момент, когда она нуждалась в помощи, позволил ревности действовать столь же тривиальным и глупым, сколь жестоким и бесчувственным образом. Она поступила правильно, покинув его. Теперь у него не было морального права входить в ее мир. Слава Богу, Ривкин сумел предотвратить катастрофу. Пожалуй, это был единственно радостный эпизод в трагедии его любви.