Севастополь
Шрифт:
Прибыв на место, он доложил по команде о случившемся и сам взялся проверить свою догадку.
На другой день в зоне вражеских мин было приостановлено всякое движение. Даже шлюпки не имели права пересекать опустевшую часть бухты.
Утром, при ослепительном сиянии крымского солнца, из Южной бухты вышел морской охотник и направился в запретные воды. Катер уверенно мчался к буйкам с флажками, которые предупреждали, что вот где-то здесь, на глубине, притаились сброшенные на парашюте немецкие
Подойдя к опасному месту, катер резко увеличил ход и начал сбрасывать глубинные бомбы. Вода за его кормой кипела. Бомбы с глухим ревом вздымали на поверхности моря высокие и пенистые бугры… И вдруг среди однообразного грохота раздался необычайно сильный взрыв. Огромный столб воды взметнулся к небу и закрыл катер.
— Подорвались! — решили многие наблюдатели.
Моряки с тревогой вглядывались в потоки поднятой со дна воды. Казалось, что сверкающая радужная завеса висела в воздухе необыкновенно долго. Наконец, она осыпалась косым дождем и все увидели, что катер цел и с прежней бойкостью мчится по волнам.
Береговой пост наблюдения запросил семафором: "Есть ли на катере раненые? Не нужна ли помощь?"
И сигнальщик катера, размахивая с мостика в воздухе флажками, ответил: "В помощи не нуждаюсь. Иду подрывать следующую. Старший лейтенант Пухов".
— Откуда взялся этот Пухов? — заинтересовались командиры на больших кораблях. — Раньше никто ничего не слышал о нем.
Немецкие мины время от времени взрывались то на значительном расстоянии от катера, то почти рядом. И тогда у всех наблюдателей захватывало дыхание — им казалось, что от катера не осталось и следа.
Но они ошибались. «МО», управляемый Пуховым, каким-то неуловимым маневром ускользал, оказывался за полосой с ревом извергающихся газов и мутной воды, летящей на десятки метров вверх.
Стоя на мостике, старший лейтенант был предельно насторожен. Он не спеша отдавал команды и зорко осматривался, когда всплескивала за кормой сброшенная глубинная бомба. И он пришел к выводу, что не все немецкие «донки» взрываются от детонации.
"Видимо, продолжают отлеживаться на дне мины другой системы, — думал он. — Как же заставить сработать их хитроумные механизмы?"
На берегу товарищи бросились поздравлять Пухова с успехом. А он, пряча руки от пожатий, растерянно и виновато твердил:
— Подождите, какой там успех! Ерунда получается.
И, сославшись на усталость, ушел в свою каюту.
На берегу он узнал, что в это же утро с катером лейтенанта Шептянина приключилась довольно загадочная история. Катер, как обычно, патрулировал в своем квадрате и прослушивал акустической аппаратурой глубины моря. Вдруг акустик среди однотонного гула уловил отчетливое тиканье часов. Не понимая, в чем дело, лейтенант на всякий случай решил дать полный ход, и не успел его катер пройти и трех десятков метров,
Место было глубокое, катер не мог зацепить «донку», и он не сбрасывал глубинных бомб, а лишь время от времени заглушал и вновь запускал моторы. Что же заставило взорваться мину?
— Не была ли она акустической? Не шум ли мощных моторов катера подействовал на нее и заставил взорваться? — Этими догадками я поделился с Пуховым. Дмитрию Андреевичу мои предположения показались правильными. После отдыха решили проверить их.
Получив разрешение выйти на рейд, мы начали носиться по одному и тому же месту, то заглушая, то запуская моторы на полную мощность.
Но немецкие мины словно сговорились: ни одна из них не взорвалась. Пухов дал команду ходить рядом с буйками, указывающими, где лежат неразорвавшиеся «донки»; но мины продолжали молчаливо отлеживаться на дне.
Потеряв всякую надежду пробудить проклятые механизмы, мы запустили все моторы и понеслись прямо над буйками. И вдруг катер подбросило — метрах в пятнадцати за кормой поднялся столб воды.
Командир выровнял завихлявший катер, смеясь что-то крикнул мне, но я не расслышал: от взрыва у меня звенело в ушах.
Теперь мы точно знали, что молчаливые «донки» не переносят рева моторов.
Вечером Пухова вместе с командиром соединения вызвали в штаб флота. Пробыли они там часа четыре. На катер старший лейтенант вернулся только в полночь.
Ложась спать, Дмитрий Андреевич сообщил мне:
— От командующего «добро» получено, завтра на рассвете выйдем.
Он долго ворочался на нижней койке, курил и, мне кажется, так до утра и не уснул. Я тоже не мог спать в эту ночь.
На рассвете вахтенный сыграл побудку. Мы вымылись, позавтракали и начали готовиться к трудному дню.
Когда катер вышел на рейд, перед нами встал вопрос: с какой же мины начать? По нашим предположениям, на фарватере их оставалось не более пяти штук. Решили начать с тех, над которыми, по сведениям поста охраны рейда, меньше всего прошло кораблей, чтобы не нарваться с первого же раза на взрыв.
До нас никто еще не делал попыток подрывать мины этаким рискованным способом. Каждая немецкая «донка» могла взорваться под килем катера и разнести корабль в щепки.
"Это, наверно, случится мгновенно, мы и звука не услышим", — мелькнуло у меня в голове, и я пожалел, что не успел написать последнего письма матери.
Лишь слаженность в работе команды и скорость хода могли спасти нас от гибели. Короткий и быстрый катер имел все шансы вовремя проскочить, увильнуть от опасности. И все же на душе было неспокойно: "А вдруг замешкаемся, не успеем удрать?.."
"Только бы не на первой мине!" — думалось многим.
— Задраить иллюминаторы по-походному! По местам стоять! — приказал Пухов и, взглянув вперед, решительно перевел ручки машинного телеграфа.