Севастопольская страда (Часть 3)
Шрифт:
– В каких отношениях вы были к владельцу имения?
Хлапонин заметил, что поручик Доможиров, тоже подсевший к столу, записал карандашом в своей записной книжке что-то и ответил:
– Покойный Василий Матвеевич был мой родной дядя, по отцу.
– Я это знаю, - сухо сказал Раух и посмотрел на него неодобрительно.
– Я вас спрашиваю об отношениях в смысле... житейском. О ваших личных отношениях к нему я хочу знать.
Хлапонин понял, что на этом строится какое-то обвинение против него самого, а уж не только против Терентия Чернобровкина
– Отношения наши, когда я жил в Хлапонинке, натянутыми не были, ответил он подумав.
– Не были? Как же так не были?
– негодующе поглядел на него Раух. Вы уехали от своего дяди, который вас сам пригласил к себе, на мужичьих лошадях!
– При этом он сильно стукнул пальцами по бумагам в папке. Уехали и даже не простясь с хозяином - вашим родным дядей, а говорите, что отношения не были натянуты!
Дмитрий Дмитриевич почувствовал, как испарина покрыла вдруг его шею, хотя в кабинете Рауха было скорее прохладно, чем тепло.
– Так точно, господин полковник, уехал я, не простившись с ним... после того, как он накричал на меня за обедом, - сказал он, уже начиная терять кое-что из заготовленного запаса хладнокровия.
– Накричал за обедом! Чем же было вызвано это?
Раух глядел на него уничтожающе, и он перевел глаза на поручика Доможирова, у него ища защиты от такого наскока его же начальника.
– Это было вызвано тем... Я не совсем ясно помню, чем именно... Кажется тем, что я просил его вместо одного многосемейного... вместо него сдать в ополчение другого...
– проговорил Хлапонин не совсем уже внятно.
– Вместо одного другого?.. Какое же вам было дело до этого?.. Ведь крестьяне были не ваши, а вашего дяди?
Хлапонин вполне ясно видел, что тот самый становой пристав Зарницын, который подписал присланную ему бумажку, гораздо раньше прислал сюда ли прямо, или в московское полицейское управление очень подтасованный им материал следствия, почему этот Раух взял тон, каким не принято говорить с простым свидетелем.
– Крестьяне были не мои, а моего дяди, господин полковник, это так... но тот, за кого я просил, ко мне обращался как многосемейный... не помогу ли я... то есть не упрошу ли своего дядю, чтобы заменил другим.
– Так-с, очень хорошо-с!
– потер руки с довольным видом Раух и кивнул чиновнику, чтобы записал ответ Хлапонина.
– Фамилия этого, за которого вы просили?
– Фамилия - Чернобровкин, имя - Терентий...
– Ну, вот видите как!
– точно сам удивившись успеху своего допроса, обратился Раух к поручику Доможирову.
– Итак, Терентий Чернобровкин! Отчество его?
– По отчеству - не знаю как, господин полковник.
– По отчеству он - Лаврентьев... Скажите, он к вам приходил и вы с ним говорили?
– Приходил, точно, и я говорил с ним, - повторил Хлапонин.
– Это было в отсутствие вашего дяди?
– Да, насколько помню, дядя уезжал куда-то... кажется, в Курск, припомнил Хлапонин.
– И этим отъездом своего дяди вы воспользовались, чтобы настроить против него этого самого вот негодяя Терентия Чернобровкина?
– откинувшись на спинку кресла, почти выкрикнул Раух.
– Господин полковник!
– изумленно проговорил Хлапонин и встал; он почувствовал, что испарина охватила его виски и лоб, а сердце начало беспорядочно биться.
– Сядьте!
– приказал Раух трескуче.
– То, что я услышал от вас...
– Сядьте, я вам говорю!
– и Раух показал пальцем на стул.
Хлапонин сел; стоять он все равно не мог бы больше, - он чувствовал сильную слабость не только в ногах, - во всем теле. Он даже оглянулся на дверь, за которой осталась Елизавета Михайловна, - не вошла ли она, услышав, что сказал этот голубой подполковник с немецкой фамилией.
– Восстановление же крестьян против их помещиков есть преступление политическое, - известно ли вам это?
– тоном, не предполагающим даже и тени возражения, проскандировал Раух.
– Точно так, господин полковник, это мне известно, - пробормотал Хлапонин.
– Известно? Вот видите! А между тем вы... принимаете в отсутствие владельца имения у себя крестьян... (он посмотрел в бумаги) даже целыми семьями... и говорите с ними... О чем именно вы говорили с этим Терентием Чернобровкиным и его женой?
– Я не могу припомнить... этого разговора...
– Тогда я вам напомню-с!
– Раух перевернул бумагу, посмотрел в нее и спросил: - Вы говорили, что имение должно было принадлежать после смерти вашего отца вам лично, но незаконно будто бы захвачено вашим дядей-опекуном? Это вы говорили?
– Я вспоминаю, что мы... говорили, как охотились вместе... когда я был еще кадетом, а он, Терентий, казачком у нас в доме, - с усилием проговорил Дмитрий Дмитриевич.
– Ага! Так что вы с ним, значит, старые приятели?
– иронически спросил Раух и кивнул чиновнику.
– Хорошего приятеля вы себе нашли!
– Могу ли я узнать, в чем же собственно обвиняется Терентий Чернобровкин, господин полковник?
– спросил Хлапонин, почему-то несколько окрепнув.
– Задавать вопросы имею право только я вам, а не вы мне, - сухо ответил Раух, - вам же я советую чистосердечно сознаться в том, что вы, пользуясь приятельскими отношениями вашими, с отроческих еще лет, с этим самым Терентием Чернобровкиным, подбивали его на убийство своего дяди, чтобы имение перешло в ваши руки!
– Господин полковник!
– снова поднялся Хлапонин.
– Сядьте! Попрошу вас сесть и отвечать мне сидя!
– приказал Раух.
Но Хлапонин не сел. Он весь дрожал крупной дрожью... Он повернулся к двери и крикнул вдруг:
– Лиза!.. Лиза!
– Что такое?
– изумился Раух и привстал над столом, но тут отворилась дверь и вошла Елизавета Михайловна.
От этой неожиданности все сидевшие за столом встали, а Хлапонин, шатаясь, пошел навстречу жене, приник к ней и зарыдал, как ребенок.