Севастопольская страда (Часть 3)
Шрифт:
– Штабс-капитан Хлапонин контужен в Севастополе, господин полковник, контужен в голову, - шепотом ответил Доможиров на вопросительный взгляд, обращенный к нему Раухом.
– Он один никуда не ходит, а только в сопровождении своей жены... Мне пришлось взять и ее тоже...
Жандармский унтер, дежуривший у дверей кабинета, не ожидал, что на крик оттуда ринется мимо него в дверь эта красивая, прилично одетая дама, и хотя он тоже вошел в кабинет своего начальника вслед за нею, но совершенно не знал, что ему делать, и остановился в выжидающей позе, выпятив грудь.
Елизавета Михайловна в первые мгновения совершенно не могла понять, что такое случилось тут, и, обняв приникшего к ней мужа, к которому привыкла уж за время его болезни относиться, как к своему ребенку, переводила изумленные глаза с знакомого поручика на незнакомого костлявого полковника, стараясь найти ответ хотя бы в выражении их лиц.
Она знала своего мужа после раны его и контузии как человека, слишком спокойно, болезненно безучастно относившегося ко всему, что творилось около него, и считала спасительным для него это спокойствие; она видела пробуждение в его памяти сильнейших из всех впечатлений жизни, - именно детских, и была за него рада; она переживала вместе с ним не менее радостное для нее возмущение его во время последней их беседы с Василием Матвеевичем; но таким потрясенным до глубины души она видела его вообще впервые, и ей показалось, что вот рухнуло сразу все воздвигнутое в нем ею с таким огромным, самоотверженным трудом, что за этим неожиданным для нее припадком слабости придет, может быть, полная ночь его рассудка, поэтому она спросила тихо, но строго, обращаясь к полковнику:
– Что такое сделали вы с моим мужем?
Высокая, с бледным и строгим лицом женщина, так неожиданно для Рауха ворвавшаяся в его кабинет, как бы спугнула царившую в нем карающую Немезиду*. Раух вышел из-за стола и сказал, поклонившись:
– Сударыня! Я не был осведомлен о том, что ваш муж настолько болен!.. Но в таком случае вы можете взять его домой, и мы допрос отложим до его выздоровления.
_______________
* Н е м е з и д а - богиня возмездия у древних греков.
– Допрос, вы сказали?
– изумилась Елизавета Михайловна.
– Он разве обвиняется в чем-нибудь, мой муж?
– Если получены официальные касательно его бумаги, то, сударыня, мой долг выяснить все, чтобы не была допущена какая-нибудь грубая ошибка.
– Я прошу вас... господин полковник... прошу продолжать допрос! вдруг выпрямился и, сдерживая дрожь, бившую все тело, проговорил Дмитрий Дмитриевич.
– Потом, потом, не волнуйтесь!
– отозвался на это Раух, слегка даже дотронувшись до его локтя, - мы это сделаем потом. Поезжайте домой к себе, отдохните, успокойтесь... Ведь мы не думаем же, что вы от нас куда-нибудь уедете, так как вам нет никакого смысла это делать. Гораздо лучше подумать, как очиститься от возводимых подозрений...
При этом Раух даже как будто хотел улыбнуться, но едва ли умел, улыбки и не вышло, - только слегка дернулись обвисшие усы.
В чем подозревается Дмитрий Дмитриевич, было уже ясно Елизавете Михайловне, но она так была поражена этим, что спросила, чтобы разубедиться:
– В чем же, наконец, его подозревают?
– Потом, потом!.. После. Кстати, должен сказать, сударыня, что мне придется говорить также и с вами-с.
Сказав это, Раух приветливо, насколько он мог, наклонил голову, точно сказал любезность.
Хлапонины вышли. Дмитрий Дмитриевич с трудом переставлял ноги. Сопровождал их по коридору и лестнице дежурный унтер-офицер; он же помог им подозвать извозчика.
– Я совершенно не понимаю, как это произошло со мной, - виновато говорил в тот день Волжинскому Хлапонин, когда Елизавета Михайловна передала своему брату, зачем вызывался ее муж в жандармское управление и чем пока закончился допрос.
– Меня будто перевернуло всего, до того больно стало здесь, - он показал на сердце.
Волжинский, обычно веселый, озабоченно ходил по комнате, повторяя:
– Скверная история!.. Какая гнусная штука!
– Гнусная, да... Ведь я же говорил тебе, говорил, что мой дядя... даже после смерти своей способен выкинуть любую гнусность!
Он лежал на тахте, на голове его был холодный компресс, на груди тоже. Елизавета Михайловна перебирала свою дорожную аптечку, отыскивая в ней валерьяновые капли.
– А ты еще рвался непременно ехать в Севастополь!
– с ласковым упреком говорил Хлапонину Волжинский.
– Простых житейских отношений в Москве не вынес, - куда же было бы тебе идти на бастионы?
– На бастионы, ты говоришь?.. На бастионах, конечно, меня могли бы убить при моих же орудиях, да, могли бы... Но так оскорбить... так безнаказанно оскорбить... гнуснейшим подозрением каким-то... этого не могло бы там быть никогда!
– горячо отозвался Хлапонин.
А в жандармском управлении по уходе Хлапониных произошел такой разговор.
– Красивая, однако, женщина, жена этого штабс-капитана!
– сказал Раух, обращаясь к Доможирову.
– Может быть, в этом и объяснение всего дела... Всегда ведь бывает так, что красивые женщины требуют красивой около себя обстановки, красивой жизни, большого положения, богатства, - а он что же ей мог дать? Штабс-капитан - это весьма немного для такой женщины... Вернее всего, что она-то именно и толкнула мужа своего на преступление, чтобы овладеть имением, хотя, правда, и небольшим, но все-таки благоустроенным, должно быть... Вот видите, в нем даже и пиявочник какой-то там был! Это указывает, что уж остальные-то доходные статьи состояли в полном порядке!
Доможиров выслушал своего начальника с виду внимательно, но возразил:
– Преступницы бывают всегда как-то театральны, между тем как эта... я в ней положительно ничего театрального не заметил.
– Ну, это уж просто, мне кажется, потому, что она произвела на вас, молодого человека, очень выгодное впечатление своею внешностью, - сделал попытку улыбнуться Раух, - что же касается меня, то вся эта сцена, какую они оба здесь разыграли, мне и показалась именно очень, очень театральной! Они, кажется мне, оба - опытные актеры, и он не столько болен, сколько понял безвыходность своего положения, вот что-с! Относительно же того, что он болен, - если только все еще болен, - это нам должны будут дать справку медики... Улики тяжкие - вот в чем вся его болезнь!
– Справку должно, конечно, потребовать у врачей, какие его лечили, согласился поручик, - а вот что касается улик, то мне они как-то не кажутся совсем тяжкими.
– Как же так не кажутся тяжкими?
– удивленно глянул Раух на своего помощника, но тот не смутился.
– Начать даже хотя бы с самого преступника - Терентия Чернобровкина, - объяснил он, - ведь нам в сущности что же известно о нем из дела? Только то достоверно известно, что он бежал, а бежал он только как сдаваемый в ополчение, может быть, а не как еще и убийца вдобавок... Ведь не доказано же с очевидностью, что именно он убийца? Есть одно только предположение местной полицейской власти. Ведь они пишут в деле не утвердительно: "Есть вероятие подозревать в злодеянии Терентия Чернобровкина..." Не подлежит сомнению только то, что он бежал, остальное же только допускается с известной натяжкой...