Северная баллада
Шрифт:
Новый порыв ветра упруго швырнул мне в лицо еще горсть воды.
У меня не было сил ни удивляться, ни радоваться. Но с той секунды, как капли этой воды смочили мне губы, я неудержимо захотел пить.
Этот оставшийся путь - всего какие-то метры!
– длился бесконечно долго.
Много раз я слышал, что за грядой идут поезда. Мышцы моего тела одеревенели, и эта одеревенелость как тупая немота с каждой минутой все ближе подступала к сердцу. Я физически чувствовал, насколько ему все труднее биться в моей стесненной груди!
Помню еще, что я полз
Самую последнюю часть пути я проделал, уже ни в чем не отдавая себе отчета, совершенно не помня, как получилось, что вдруг лежу под одной из водяных струй и она - теплая, ласковая - падает и падает мне на лоб, на глаза.
Я смог продвинутья дальше. Струйки воды начали доставаться груди, рукам, и от каждого их прикосновения по телу распространялись потоки тепла.
Потом я смог заползти за водяную завесу. Дно ниши устилала мелкая каменная труха, слегка влажная от капель воды, падавших с потолка, и самым настоящим образом теплая.
Я вытянулся на ней во весь рост и удовлетворенно подумал, что отсюда никуда не уйду. Никогда и никуда. Возможно это или невозможно? Над этой мыслью я не задумывался. Здесь, за водяным занавесом, не только было покойно, но и от мельчайших капель, рассеянных в воздухе, необыкновенно легко дышалось.
С каждой минутой я все более ощущал, как постепенно возвращается к рукам, ногам, достигает кончика каждого пальца теплая кровь; "оживает", но и утихает боль, еще так недавно охватывавшая все частицы моего тела.
Уже стемнело.
Гул поездов стал доноситься яснее. Казалось, рельсовый путь проходит теперь совсем рядом с тем местом, где я лежу. Но это нисколько меня не волновало. "Никогда и никуда", думал я, засыпая.
Утром обнаружилось, что на моих руках, ногах, груди нет ни единой царапины.
Я ощупал лицо. Оно было чисто. От глубокой раны на лбу не осталось и малейшего следа. Ступни ног, еще вчера вечером измочаленные, словно в камнедробилке, теперь были тоже целы, здоровы.
Я приподнялся - все хорошо. Встал на колени - могу и это.
Если бы не лохмотья, в которые превратился мой костюм, и не пятна несмывшейся крови на них, я бы и сам не прверил, что это именно мне довелось сорваться на дно ущелья, ползти, заходиться в приступах боли.
Произошло чудесное исцеление, и не могло быть сомнений: его принес этот источник. Я нашел сказочную "живую" воду.
Ущелье своим устьем глядело на юго-восток. Лучи солнца вдруг ворвались в него, упали на водяную завесу. Над нишей вспыхнула радуга, и такая яркая, плотная, что ее хотелось потрогать рукой.
Я восторженно оглядывался. Чувство ликования переполняло меня. Прекрасными, восхитительными казались свет дня, нагромождение скал в стороне железной дороги, бисеринки падающей воды, гул проходящих поездов, упругость моих собственных мышц.
К тому же очень хотелось есть. И это тоже восхищало, манило меня, как еще одна предстоящая радость.
Но все же что делать дальше? Прийти к Дмитрию Степановичу и сказать: "Вы назвали меня браконьером и выгнали. Я уезжаю. Но - примите подарок. Стройте чудо-курорт. В этом будет еще одно грядущее предназначение города. И может быть, самое большое, всемирное".
Он ответит: "Спасибо. Подарок мы принимаем. Но все же по какому праву ты пошел в горы? Я же тебе запретил" - и выложит на стол фотографию олененка.
Идти к тренеру, директору заповедника Кучумову?
Они скажут: "Молодец! Такое открытие! Но объясни: почему все же и после этого твоего выхода в горы на седловине найден убитый лебедь?"
Буду повторять: "Товарищи! Я сделал открытие! Огромное! Отдаю вам, берите!"
Однако не будет ли все это в первую очередь значить, что вину я признал и теперь пытаюсь, попросту говоря, откупиться? Мол, вот вам "подарок", но за него - простите, забудьте...
Конечно, будет.
Но в чем же она, эта моя вина?..
У портала тоннеля я встретил железнодорожного мастера. Он без каких-либо расспросов дал мне ватные брюки, телогрейку, портянки, резиновые сапоги. Этого добра у него в кладовке было на целую бригаду. Одежду удалось подобрать поновее, почище, вполне подходящую мне по размеру.
Он же накормил меня вареным мясом, хлебом, молоком.
– Экая беда, парень. Костюмишко-то как изорвало, - приговаривал он.
– Ну да чего жалеть - тряпки! Главное, сам уцелел. В рубашке, верно, родился. С такой верхотуры слететь! Безгрешная, видно, душа... Не тужи. Поезд с рудой из тоннеля выйдет - в кабину электровоза посажу. Мигом доедешь...
Оказалось, мы с ним отдаленно знакомы. Известно ему было и то, что я работаю в заповеднике и горы над ущельем входят в мой егерский участок.
Истинный северянин, он никакого особенного любопытства не проявлял, ничему в моем рассказе не удивлялся. Впрочем, подробно о событиях минувших суток сообщать я не стал. Спросил только: знает ли он про источник, вытекающий из трещин в отвесной скале?
Он усмехнулся:
– Какой же это источник? Так, еле сочится... Да и появился недавно. И точно скажу когда: в конце минувшей зимы. Руду внутри горы рвали, а снаружи вдруг как бабахнет! Я из дежурки выбежал: не завален ли путь. Нет, пронесло. Потом голову поднял - смотрю, верхушка склона вся так и съехала. Срезало, будто серпом.
– А на вкус как вода из него?
– Воду не пью, - категорически ответил он.
Я подумал: "Ничего. Еще будешь пить эту воду, и боготворить, и, как о великом чуде, о ней всем встречным и поперечным рассказывать". Именно во время этого разговора я понял, что надо делать дальше.
– Дезинтегрированная вода!.. Омагниченная!.. Протиевая!.. Сверхчистая!.. Талая!.. Ювенильная!..
Эти слова, как мячики, летали вокруг меня. Я пытался понять, что они значат.
Слова "талая", "сверхчистая" были мне ясны. Но что значит "протиевая", "дезинтегрированная", "омагниченная"?