Северная война
Шрифт:
Когда Егор — с десятилитровым бочонком медовухи на плече — выходил из кухни, то нос к носу столкнулся с собственной женой, пришедшей отдать последние распоряжения касаемо позднего (по случаю мужского банного дня) обеда. Выслушав душещипательную историю о легкомысленной польской графине, по чьей вине Брюс пребывал в смертельной тоске, Санька только недоверчиво покачала головой и безапелляционно заявила:
— Врет все этот ваш рыженький! Как последний сивый мерин!
— Как это — врет?
— А вот так, мой миленький! Когда у человека терзания сердечные, то у него совсем другие глаза. А у Якова — холод какой-то внутри, пустота. Глаза — равнодушные такие, мертвые…
Парились они вшестером: Петр, Егор, Алешка Бровкин, князь-кесарь Федор Ромодановский, генерал фон Зоммер и Яков Брюс. Поддавали, веселились, по очереди — от души — хлестали друг друга замоченными в крутом кипятке березовыми и дубовыми вениками.
Первым дружную компанию решил покинуть тучный и полнокровный князь-кесарь, выдохнув устало:
— Стар я уже, братцы любезные. А вы, черти, поддаете уж очень чрезмерно, — попросил Бровкина: — Алешенька, помоги уж старику хилому добрести до хозяйского особнячка. А то голова кружится чего-то…
Ромодановский с трудом оделся и, вежливо поддерживаемый под локоть Бровкиным, удалился неверной походкой к дому.
Вторым из коллектива выбыл Теодор фон Зоммер. Старенький генерал — не большой любитель банных утех, посетил жаркую парную только один раз, после чего полностью переключился на медовуху. Он как-то быстро и незаметно захмелел, загрустил и, в конце концов, благополучно уснул, пристроившись на широкой скамье предбанника — ближней к выходу на улицу.
Когда Петр и Брюс, распаренные докрасна, неуклюже побежали голышом к ближайшему пруду — немного охладиться и вволю поплескаться, Егор взобрался на высокий табурет, приставленный к дальним антресолям, наугад пошарил рукой под рогожей, нащупал какой-то непонятный продолговатый предмет, вытащил, тщательно осмотрел. Предмет оказался маленькой прямоугольной коробочкой, обшитой темно-синим бархатом. Он нажал на крохотный бронзовый рычажок, приделанный сбоку, крышка приоткрылась. Егор с удивлением положил на правую ладонь крохотный золотой (или же только позолоченный?) циркуль, повертел его перед глазами, непонимающе пожав плечами, положил циркуль обратно в коробочку, защелкнул крышку, аккуратно запихал коробку под рогожу, спрыгнул на пол, отставил табурет далеко в сторону.
Оставшаяся троица еще немного попарилась, после чего приступила к распитию крепкой медовухи — под рассказы Брюса об его впечатлениях европейских. Яшка немного оттаял (как Санька и предсказывала), с удовольствием рассказывал о приобретенных ученых книгах и брошюрах, о многочисленных встречах с разными образованными и ужасно умными людьми. Неожиданно выяснилось, что никто не догадался захватить с собой табак и курительные трубки.
— Алексашка! — строго велел Петр. — Давай не ленись, сбегай и принеси, курить очень уж хочется! Ты же здесь хозяин? Знать, тебе и бежать…
Егор, одевшись наспех, неторопливо пошел в сторону дома. Шел и думал: «Как-то совсем не верится, что Якову этот циркуль подарила его ветреная варшавская прелестница. Да он явно и нерабочий, в том плане, что им чертить совершенно невозможно. Так, безделушка, обычный сувенир — на память… Вот еще, многие исторические документы, которые мне довелось просматривать в Учебном центре международной организации „SV“ — в далеком двадцать первом веке, однозначно говорят о том, что на каком-то этапе своей долгой и многотрудной жизни Яков Брюс вступил в масонское братство. Может, с этим и связаны нынешние Яшкины странности? Что мне известно про масонов? А практически и ничего! Что-то там было про вольных каменщиков —
Он прошел через сени, поднялся по широкой лестнице на второй этаж, где располагалась их с Санькой супружеская спальня, из специального ларца достал три голландские курительные трубки, мешочек с английским табаком, подошел к окну. До бани было метров триста, недалеко от ее двери, на улице, виднелись две светлые фигуры. Егор положил курительные причиндалы на стол, взял со стеллажа подзорную трубу.
«Чего это они выскочили на улицу? Взгляни-ка!» — забеспокоился внутренний голос.
Петр, небрежно завернутый в белую холстину, тяжело отдуваясь и морщась, сидел на низенькой скамейке и болезненно поглаживал грудь — с левой стороны. Брюс же — уже в штанах и светло-розовой рубахе, видимо, от нечего делать, пытался большим острым топором расколоть толстую березовую чурку.
— Городской, что с него возьмешь! — усмехнувшись, пробормотал Егор. — Вон же, рядом совсем, лежит бронзовый колун…
Неожиданно — в окуляре подзорной трубы — лицо царя перекосила гримаса животного страха. Петр резко вскочил на ноги и начал медленно, неуклюже пятясь задом, отступать к банной двери, неожиданно споткнулся о березовый чурбак и неуклюже упал на спину…
— Что еще такое? — Егор мгновенно перевел подзорную трубу в сторону.
Со стороны темно-зеленого леса к хозяйственным постройкам приближался — короткими прыжками — матерый волк: седая морда — в клочьях розовато-белой пены, страшный оскал желтых зубов. От царя зверя отделяло метров шестьдесят — семьдесят.
«Ерунда! — заверил внутренний голос. — У Брюса-то — топор в руках, отобьется!»
Егор еще раз перевел подзорную трубу: Яков застыл на месте, улыбаясь странно и как-то облегченно, а потом — неуловимым движением — отбросил топор в сторону…
Глава пятая
Похищение царевича Алексея [16]
Егор положил на стол — рядом с курительными принадлежностями — уже бесполезную подзорную трубу, двумя скупыми движениями распахнул створку окна, выхватил из походной седельной сумки, висевшей на спинке стула, двуствольный пистолет саксонской работы, выстрелил — одним стволом, через открытое окошко, громко прокричал:
16
Похищение царевича Алексея — авторский вымысел.
— Тревога! Все — к бане! — после чего запихнул пистолет за широкий пояс штанов, ловко перебросил ноги через подоконник, крепко держась за него пальцами рук, спустил тело вдоль стены и, разжав пальцы, упал на землю, перекувырнулся через голову, вскочил на ноги и изо всех сил припустил к хозяйственным постройкам.
Впереди мелькала чья-то широкая спина.
«Это — Алешка Бровкин! — опознав спину, обрадовался внутренний голос. — Он тебя опережает метров на сто двадцать! Прибавь, братец!»