Северное сияние (др.перевод)

Пулман Филип

Время от времени поврежденный мальчик начинал разговаривать.

— Что ты сказал? — спрашивала Лира.

— Я говорю, он узнает, где я?

— Да, он узнает, он найдет тебя, а мы найдем его. Держись крепче, Тони. Осталось недолго…

Медведь не сбавлял хода. Лира и не представляла себе, насколько она утомлена, пока не нагнали цыган. Нагнали их во время стоянки — надо было дать отдых собакам, — и Лира увидела сразу всех: и Фардера Корама, и лорда Фаа, и Ли Скорсби. Все бросились помочь ей и замерли на месте, увидев, кого она привезла. Лира

так окоченела, что не могла даже разжать руки, обнимавшие мальчика, и Джону Фаа пришлось самому осторожно развести их и спустить Лиру на снег.

— Боже милостивый, что это? — сказал он.

— Лира, детка, что ты нашла?

— Его зовут Тони, — пролепетала она, едва шевеля онемелыми губами.

— Они отрезали его деймона. Вот чем занимаются Жрецы.

От страха мужчины не двигались с места; но, к удивлению усталой Лиры, их пристыдил медведь:

— Позор вам! Подумайте, что сделал этот ребенок! Может, у вас и не больше смелости, но постеснялись бы это показывать.

— Ты прав, Йорек Бирнисон, — сказал Джон Фаа и скомандовал:

— Подбросьте в костер и согрейте супу для ребенка. Для обоих. Фардер Корам, у тебя поставлен навес?

— Поставлен, Джон. Принесите ее, мы ее отогреем…

— И маленького мальчика, — сказал кто-то еще.

— Может, поест и согреется, хотя и…

Лира пыталась сказать Джону Фаа про ведьм, но он все время был занят, а у нее не осталось сил. Мелькали фонари, в дыму костра суетились люди, и она задремала; а через несколько минут ее куснул за ухо горностай Пантелеймон, и, раскрыв глаза, она увидела в нескольких сантиметрах от своего лица морду медведя.

— Ведьмы, — шепнул Пантелеймон.

— Я позвал Йорека.

— А, да, — пробормотала она.

— Йорек, спасибо, что отвез меня туда и обратно. Если забуду сказать лорду Фаа про ведьм, скажи ему ты.

Она успела только услышать, что медведь согласился, и тут же крепко уснула.

Когда она проснулась, был уже день, вернее, то подобие дня, какое зовется днем в это время года в этих широтах. Небо на юго-востоке посветлело, а воздух был насыщен серым туманом, в котором, как неуклюжие призраки, двигались цыгане, нагружая сани и запрягая собак.

Все это Лира увидела из-под навеса на санях Фардера Корама, где она лежала под грудой мехов. Пантелеймон проснулся раньше ее и примерял облик песца, прежде чем вернуться к своему любимому — горностая.

Рядом на снегу, положив голову на большие лапы, спал Йорек Бирнисон; но Фардер Корам был уже на ногах и, как только заметил высунувшегося Пантелеймона, заковылял к ним, чтобы разбудить Лиру.

Она увидела его и села.

— Фардер Корам, я знаю, чего я не поняла! Алетиометр все говорил птица и нет — вроде бессмысленное, потому что это значит нет деймона, а я себе такого не представляла… Что случилось?

— Горько сказать, Лира, после всего, что ты сделала, — но маленький мальчик умер час назад. Он не мог успокоиться, не мог усидеть на месте; все спрашивал про своего деймона, где он, скоро ли придет, и

так держался за эту замерзшую рыбину, словно она… Мне больно говорить, детка; но в конце концов он закрыл глаза и затих, и впервые успокоился, потому что стал похож на любого мертвого, которого природным порядком покинул деймон. Попробовали вырыть ему могилу, но земля затвердела, как железо. Тогда Джон Фаа велел развести большой костер, и они собираются кремировать его, чтобы тело не досталось стервоядным.

Дитя, ты поступила храбро и сделала доброе дело, я тобой горжусь. Теперь мы знаем, на какие злодеяния способны эти люди, и сознаем свой долг яснее, чем прежде. Тебе же надо отдохнуть и поесть, вчера ты слишком быстро уснула и не успела восстановить силы, а на таком морозе надо есть, иначе ослабеешь…

Он суетился вокруг, подтыкал мех, подтягивал веревку на грузе, разбирал спутавшиеся постромки.

— Фардер Корам, где сейчас мальчик? Его еще не сожгли?

— Нет, Лира, он там лежит.

— Я хочу увидеть его.

Он не мог ей отказать — она видела то, что пострашнее мертвого тела, и оно могло ее даже успокоить. Вместе с Пантелеймоном, который скакал рядом в виде белого зайца, она побрела вдоль вереницы саней к тому месту, где люди сваливали в кучу кустарник.

Тело мальчика лежало под клетчатым одеялом возле тропинки. Она опустилась на колени и руками в варежках приподняла одеяло. Кто-то хотел ее остановить, но остальные замотали головами.

Пантелеймон подобрался поближе к Лире и заглянул в белое безжизненное лицо. Она сняла рукавицу и дотронулась до его глаз. Они были холодны, как мрамор. Фардер Корам был прав: бедный малыш Тони Макариос ничем не отличался от любого человека, расставшегося с деймоном в миг смерти. Ох, если бы у нее отняли Пантелеймона! Она подхватила его и прижала к себе так, словно хотела вжать прямо в сердце. А у маленького Тони была только жалкая рыбина…

Где рыба?

Она стащила одеяло. Рыбы не было.

Она тут же вскочила и с яростью в глазах повернулась к ближайшему человеку.

— Где его рыба?

Все растерянно замерли, не понимая, о чем она говорит; но поняли некоторые деймоны — и переглянулись. Кто-то из мужчин неуверенно улыбнулся.

— Не смейте смеяться! Я вас разорву, если будете над ним смеяться! У него никого больше не было, только старая сухая рыба вместо деймона, больше некого было любить и жалеть! Кто ее забрал? Где она?

Пантелеймон зарычал — он стал снежным барсом, как деймон лорда Азриэла, но Лира этого не видела; она видела сейчас только где добро, а где зло.

— Спокойно, Лира, — сказал кто-то.

— Спокойно, детка.

— Кто ее взял? — закричала она, и цыган попятился от разгневанной девочки.

— Я не знал, — виновато сказал другой.

— Я думал, он ее просто ел. И вынул у него из руки, думал, так приличнее. Вот и все, Лира.

— Тогда где она?

Он смущенно сказал:

— Я думал, она ему не нужна, и отдал моим собакам. Прости меня.