Северное сияние (др.перевод)
Шрифт:
— Не у меня проси прощения, у него.
— Лира снова опустилась на колени и положила ладонь на ледяную щеку мертвого мальчика.
У нее родилась идея, и она стала рыться у себя в одежде. Когда она приподняла анорак, туда хлынул холодный воздух, но через несколько секунд она нашла то, что искала, вытащила из сумки золотую монету и снова запахнулась.
— Одолжи мне твой нож, — сказала она человеку, который забрал рыбу, и, когда он дал нож, спросила Пантелеймона:
— Как его звали?
Он сразу понял и ответил:
— Крысолов.
Крепко сжав монету левой рукой в варежке и держа нож, как
— Надеюсь, тебе будет не хуже, чем Ученым в Иордане, — шепнула она мертвому мальчику и, раздвинув ему зубы, сунула в рот монету. Это было трудно, но она справилась и сумела закрыть ему рот.
Потом вернула цыгану нож и в утренних сумерках пошла к Фардеру Кораму.
Он дал ей кружку супа прямо с костра, и она с жадностью стала есть.
— Фардер Корам, как нам быть с ведьмами? Интересно, ваша ведьма была с ними?
— Моя ведьма? Я бы не решился так сказать. А лететь они могли куда угодно. В жизни ведьм много разнообразных забот; вещей, для нас невидимых; таинственных болезней, которые обрушиваются на них, а для нас ничего не значат; войн по причинам, недоступным нашему разумению; радостей и печалей, связанных с цветением крохотных растений в тундре… Но хотел бы я видеть их полет, Лира. Хотел бы увидеть такое зрелище. Допивай-ка суп. Добавить еще? Скоро и лепешки будут готовы. Ешь как следует, детка, скоро в путь.
Еда оживила Лиру, и холод постепенно отпускал душу. Вместе с другими она подошла к погребальному костру и, наклонив голову, закрыв глаза, слушала молитвы Джона Фаа. Потом люди облили хворост угольным спиртом, поднесли спички, и костер запылал.
Убедившись, что мальчик сгорел полностью, они пустились в путь. Это было призрачное путешествие. Очень скоро пошел снег, и мир съежился донельзя: только серые тени собак, тянувших сани, толчки и скрип саней, обжигающий холод и вихревое море крупного снега, чуть более темного, чем небо, и чуть более светлого, чем земля.
Собаки бежали в серой мгле с поднятыми хвостами, дыша паром. Все дальше и дальше на север. Наплыл и уплыл бледный полдень, мир снова накрыли сумерки. Остановились поесть и передохнуть в ложбине между холмами, определили свое местоположение и, пока Джон Фаа разговаривал с Ли Скорсби о том, как лучше использовать воздушный шар, Лира думала о жуке-шпионе. Она спросила Фардера Корама, где табачная жестянка с жуком.
— Я надежно ее припрятал. Она на дне вещевого мешка, но смотреть там не на что: я запаял ее на корабле, как обещал. По правде говоря, не знаю, что с ней делать; может, сбросим в огненную шахту и покончим с этим раз и навсегда. Но ты не волнуйся, Лира. Пока он у меня, он тебе не страшен.
При первом же удобном случае Лира засунула руку в залубенелый от холода брезентовый мешок и вытащила жестянку. Жужжание она почувствовала еще до того, как прикоснулась к ней.
Когда Фардер Корам разговаривал с другими вождями, она отнесла жестянку к Йореку Бирнисону и объяснила свою идею. А пришла к ней эта идея, когда она вспомнила, с какой легкостью он вспорол железный капот.
Выслушав ее, Йорек Бирнисон взял крышку от банки с печеньем и мигом свернул ее в маленький плоский цилиндр. Она изумлялась ловкости его лап: в отличие от остальных медведей, у него и его собратьев был противопоставленный большой палец,
Работа была окончена, и Лира села рядом с Йореком Бирнисоном, который продолжал обгладывать оленью ногу, затвердевшую от мороза.
— Йорек, — сказала она, — трудно жить без деймона? Тебе не одиноко?
— Одиноко? Не знаю. Вот говорят, тут холодно. Я не знаю, что такое холод, потому что не мерзну.
И что такое одиночество, не знаю. Медведи созданы одинокими.
— А свальбардские медведи? Их же там тысячи? Так я слышала.
Он не ответил, и сустав оленьей ноги разорвался в его лапах с треском расколотого полена.
— Извини, Йорек. Надеюсь, я тебя не обидела. Я просто любопытная. Особенно насчет свальбардских медведей — из-за отца, понимаешь?
— Кто твой отец?
— Лорд Азриэл. Его взяли в плен на Свальбарде, понимаешь? Думаю, Жрецы его предали и заплатили медведям, чтобы они держали его в тюрьме.
— Не знаю. Я не свальбардский медведь.
— Я думала, ты был…
— Нет. Был я свальбардский, а теперь нет. Меня выслали в наказание за то, что я убил другого медведя. Поэтому меня лишили и чина, и богатства, и брони и отправили жить на окраине людского мира и драться, если кто наймет, или делать черную работу и топить свою память в неочищенном спирту.
— Зачем ты убил другого медведя?
— Рассердился. Мы, медведи, умеем смирять взаимный гнев, но я вышел из себя. И убил его, и был справедливо наказан.
— Так ты был важной персоной, — изумилась Лира.
— Прямо как мой отец! И с ним случилось то же самое, когда я родилась. Он тоже кого-то убил, и у него отняли богатство. Это было задолго до того, как его посадили в тюрьму на Свальбарде. Я ничего про Свальбард не знаю, только что он на далеком Севере… Он весь покрыт льдом? Ты можешь добраться туда по замерзшему морю?
— Не с этих берегов. Море к югу от него иногда замерзает, иногда нет. Понадобилась бы лодка.
— Или воздушный шар.
— Или воздушный шар, да — но еще попутный ветер.
Он вгрызся в оленью ногу, а Лире вспомнились ведьмы, летевшие в ночном небе, и ее осенила безумная идея. Но она ничего не сказала о ней, а стала расспрашивать Йорека Бирнисона о Свальбарде и жадно слушала его рассказы о медленно ползущих ледниках, о скалах и плавучих льдинах, где устраивают лежбища сотни моржей с белыми бивнями, о море, кишащем тюленями, о нарвалах, скрещивающих свои длинные белые бивни над ледяной водой; о мрачном, одетом в железо береге, о скалах в полкилометра высотой, где гнездятся и реют в воздухе грязные скальные мары; об угольных шахтах, об огненных шахтах, где кузнецы-медведи куют толстенные листы железа и склепывают в броню…