Северное сияние ее глаз
Шрифт:
И иногда в темноте идет дождь. И я останавливаюсь на дороге, подставляю лицо теплым тугим каплям. Мои крылья дрожат от наслаждения. И меня охватывает грусть всех тех тысяч, которых мне удалось спасти. Но это не та грусть, от которой хочется лезть на стену. Моя грусть — радостная. Я испытываю счастье оттого, что кто-то с моей помощью, быть может, на одно мгновение, но стал счастливым.
И тогда я…"
Слово "плачу" перечеркнуто двумя горизонтальными линиями.
ОН
1.
Сны ведут меня на край света.
И под ногами — снег. По обочинам — низкие деревья, раскорячили в стороны ветки, застыли в диких северных плясках. Позади — туман. Впереди, впрочем, тоже туман. Утро. И я чувствую, что холод пробирает до костей, а дрожащий бледный свет греет веки. И изо рта идет пар. А я иду по дороге, засунув руки в карманы, опустив голову, разглядывая чьи-то следы под ногами. Следы других людей, идущих куда-то или возвращающихся откуда-то… А я иду к своей мечте. Боюсь поднять глаза, потому что думаю, что свет снова сожжет меня. Как это было в каждом сне. Не один год. Каждый день. Свет сжигает меня.
Я поднимаю глаза всего лишь на мгновение, но этого достаточно, чтобы увидеть очертания города сквозь туман. Города, который находится на самом краю света, где-то возле Ледовитого океана. Там, где заканчивается материк. Пешком до него еще идти и идти, и уж не знаю, удастся мне когда-нибудь добраться хотя бы до пригорода. Но это во сне. А в реальной жизни все еще сложнее.
Я иду, отмеривая шаги, насвистываю что-то.
Моя мечта все ближе. Вон город. А в нем "Северное сияние". А в "Северном сиянии" второй справа столик. И когда я зайду туда, почувствую запах грибов, запах крепкого чая, запах дорогого одеколона, когда подойду к столику и увижу девушку и стоящую возле нее чашку с кофе, вот тогда я пойму, что не сплю.
Но сейчас я просыпаюсь.
2.
А в голове мысль, что осталось всего четыре дня.
Суббота.
Сегодня я мог бы пройти двадцать или тридцать километров и, может быть, добраться до Вьюжного. Это если бы повезло, и никакого ветра в лицо, сильного снегопада или конца света. Ах да, и еще — если бы меня не сбила машина.
— Нельзя удерживать пациента в больнице против его воли, — сказал я, когда красивый психиатр по имени Екатерина вошла в палату, — свобода лечения, знаете ли.
В это утро Екатерина надела платье красного цвета, распустила волосы, закрыв лоб и уши. Кажется, она плохо спала.
— К вам это пока не относится, — Екатерина присела на стул около кровати. В руках она держала мою медицинскую карту и несколько тетрадей из рюкзака. Тех самых тетрадей, в которых я делал записи. Зеленые тетради. В клеточку. На восемнадцать листов. Всего один раз купил на двенадцать, потому что Девочка (играющая с судьбой) рассказывала слишком быстро, голос ее срывался и то и дело переходил на шепот. А я боялся упустить хотя бы слово, и поэтому купил ту тетрадь, которая попалась на глаза первой. Первое, что лежало в магазине канцтоваров.
О, боги, как давно это было. Мне кажется, что в прошлой жизни.
От Екатерины пахло приятными духами. Клубника. Как там у битлов?…
— Позволь мне взять тебя за руку и отвести на клубничные поля, — шепнул я, улыбнувшись.
— Простите?
— У битлов есть песня о клубничных полях. У меня возник ассоциативный ряд из-за ваших духов. От вас здорово пахнет клубникой. Интересный запах. Мне нравится. Здесь, на севере, наверное, вы клубнику нечасто видите.
— У меня на юге живет бабушка. — Ответила Екатерина, — Я к ней часто ездила в детстве.
— А почему сейчас не ездите?
Я смотрел на Екатерину, ощущал чудесный клубничный аромат, исходящий от нее, и не ожидал ответа. Такие девушки, как Екатерина, не идут на откровенные разговоры. Они же психиатры. Они преуспевающие бизнес-леди. Они поколение нового века. Им легче поставить диагноз, нежели поделиться самым сокровенным, что затаилось в их душе. Даже назвать их в уменьшительно-ласкательной форме — преступление. Катя? Ну, нет. Катюша? Фи, какой моветон! Видел я таких, и не раз. С ними приятно общаться, но, к сожалению, сложно жить.
— Давайте поговорим о вас, — наконец, сказала Екатерина.
Что-то едва уловимое проглядывалось сквозь странную маску врача-психиатра, одетую на лицо вместе с утренним макияжем, но я никак не мог разобрать что. Может, прищуриться? Так, наверное, лучше видно…
— Я как раз хотел уточнить, почему мне не позволяют выписаться по собственному желанию?
— Если бы вы сломали хотя бы одну руку, — сказала Катя, — то, возможно… Но с двумя руками… понимаете, вам нужен уход. Вы же сами не справитесь.
— У меня есть три пальца, — кивком головы я указал на левую руку, — а еще я левша, значит, смогу управиться с некоторыми физиологическими процессами. Какие еще причины?
Екатерина облизала губы.
— Вы лично знакомы с девушкой, к которой идете? — спросила она.
Я покачал головой.
— Вы уже спрашивали вчера. А это обязательно?
Кажется, я знал, что она скажет дальше.
— Поймите меня правильно, Кирилл…
В точку. Я позволил себе незаметно улыбнуться. Екатерина, впрочем, не заметила. Она плохо спала сегодня ночью, помимо клубники от нее пахло усталостью. Усталость ведь не скрыть даже самыми дорогими духами.
— Послушайте, как это звучит со стороны. В больницу попадает человек, который идет пешком через полстраны. Он хочет найти в ресторан, который ему приснился, и встретиться с девушкой, которая тоже ему приснилась. Слава богу, что город существует.
Я улыбнулся, теперь уже открыто, и сказал:
— Наверняка в психиатрии даже есть какой-нибудь термин, который все объясняет.
— Да. Навязчивая идея.
— И термин не позволяет выписать меня из больницы?
Екатерина кивнула.
— Частично, да, — сказала она, — я должна провести обследование и поставить диагноз. Только после этого мы сможем вас выписать.