Северное сияние
Шрифт:
— Дай посмотреть. Дай на него взглянуть. Мег достала фотографию.
— Нет, нет, не трогай. А то еще помнешь — Нейт догадается. — Она протянула снимок лицом к Чарлин.
— Ой! Ой… — Чарлин отшатнулась — точь-в-точь как Мег от пробковой доски. — Господи… Нет! — Она попыталась остановить Мег, которая уже убирала фотографию. — Мне нужно…
Она шагнула вперед, но под строгим взглядом дочери спрятала руки за спину.
— Он… он совсем не изменился. Как это возможно? В точности как был.
— Не дали ему измениться.
— Он умер быстро, как думаешь? Сразу?
— Да.
— В этой самой куртке и ушел. В последний раз я его видела в ней. — Чарлин повернулась и скрестила руки на груди. — А теперь уходи. — Ее трясло. Чарлин обеими руками зажала себе рот. — Мег… — начала было она…
Но Мег уже и след простыл.
«Одна», — подумала Чарлин и прошла в ванную. Зажгла свет и стала смотреть на себя в зеркало.
Он остался таким, как был. Молодым.
А она — нет. Она уже никогда молодой не будет.
Настал март. Дни сделались длиннее, но от этого весна не казалась ближе. Ближе она была только по календарю.
Теперь Нейт просыпался со светом. И по большей части — рядом с Мег. В городе люди открыли свои лица, откинув назад капюшоны.
Правда, появившиеся на заснеженных деревьях пластмассовые пасхальные яйца и такие же пластмассовые кролики на белых газонах весну не приближали.
Но когда в первый раз в жизни он увидел, как на реке вскрывается лед, то понял: весна не за горами.
С каким-то детским изумлением Нейт смотрел, как белую ленту реки одна за другой испещряют трещины — будто расходятся застежки-«молнии». В отличие от прежних проталин, эти расселины уже не затягивались и не замерзали. Это открытие его так поразило, что он двадцать минут стоял и смотрел, прежде чем вернуться в контору.
— Река вскрывается, — сообщил он Отто.
— Да? Рановато. Ну, так ведь оттепель стоит.
«Оттепель? — удивился Нейт. — Что ж тогда морозом называется?»
— Надо знаки выставить. А то еще мальчишки хоккей затеют — вмиг провалятся.
— Мальчишки у нас умные…
— Надо поставить знаки — как мы делали, когда проталины появились, только больше. Узнайте в Угловом, есть ли у них еще фанера. И пусть Пич или Питер напишут текст. Скажем: «Осторожно! Тонкий лед. Кататься на коньках запрещено».
— Не такой он и тонкий…
— Отто, пойди и принеси мне пяток щитов.
Поворчав, Отто отправился исполнять поручение. Пич с трудом сдерживала улыбку.
— Что?
— Ничего. Ровным счетом. Прекрасная идея. Пусть люди знают, что мы о них беспокоимся. О них и о порядке в городе. Но, по-моему, было бы достаточно написать: «Осторожно. Ледоход».
— Пиши, что считаешь нужным. Только сделай это! — Он вошел в кладовку в поисках
Убедившись, что работа над знаками идет, он сел за компьютер, набрал текст листовок и распечатал на принтере, после чего отправился их разносить — на почту, в банк, в школу. Таким образом он добрался до «Приюта».
Здесь у него за спиной возник Бинг. И фыркнул.
Нейт промолчал и прочел собственный текст.
«НАЧИНАЕТСЯ ЛЕДОХОД.
КАТАТЬСЯ НА КОНЬКАХ, ХОДИТЬ И ЗАНИМАТЬСЯ ЧЕМ-ЛИБО НА ЛЬДУ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПРИКАЗОМ ГОРОДСКОЙ ПОЛИЦИИ ЛУНАСИ».
— У меня ошибка, Бинг?
— Не-а. Просто подумал, кого вы считаете таким идиотом, чтобы кататься на коньках на реке, когда лед вскрылся.
— Того, кто, прочитав пару комиксов с Суперменом, прыгает с крыши, чтобы посмотреть, сможет ли летать. И долго река будет вскрываться?
— По-разному. Зима ранняя была, а теперь и весна спешит. Поживем — увидим. Река каждый год вскрывается, и озеро тоже. Ничего нового в этом нет.
— Ребенок увлечется игрой и провалится под лед — опять панихиду справлять.
Нейт двинулся дальше, Бинг в задумчивости надул губы.
С листовками в руках он дошел до редакции городской газеты и увидел через стекло какое-то движение.
Он подошел — дверь оказалась заперта. Постучал.
Кэрри с минуту смотрела на него из-за стекла, потом открыла.
— Кэрри! Хочу вам на окно одну такую налепить. Она взяла листовку в руки, прочла и пошла за скотчем.
— Я сделаю.
— Спасибо. — Он огляделся. — Вы тут одна?
— Да.
После похорон Макса Нейт дважды снимал показания с Кэрри, и оба раза они оказывались расплывчатыми и сумбурными. Он не хотел ее торопить, но время шло неумолимо.
— Ничего больше не вспомнилось о том феврале?
— Я пробовала все заново вспомнить, записать, как вы просили. — Она наклеила объявление текстом на улицу. — Но дома у меня ничего не получается. Попробовала у родителей, когда детей отвозила, — тоже никак. Сама не знаю почему. Мысли не идут, слова не складываются. Вот, пришла теперь в редакцию. Думала, может, тут…
— Вот и хорошо.
— Боялась: как я войду? Я знаю, Хопп и еще кто-то из женщин здесь убирались после того, как… Когда их пустили. Но боялась, что сама войти не смогу.
— Тяжело.
Он на мгновение перенесся в темный проулок. И силой заставил себя вернуться назад. Гнетущее отчаяние — вот все, что он успел почувствовать.
— Мне нужно было вернуться сюда. Газета ведь не выходит с тех самых пор… уже очень давно. Макс так ее лелеял, это было его любимое детище.
Она отвернулась и, прерывисто дыша, стала оглядывать помещение.