Северное сияние
Шрифт:
Конечно, больше всего Лире хотелось помогать Бенджамену де Ройтеру, ведь его заботой была разведка, но сразу после второго схода, на рассвете следующего дня, он исчез из лагеря, и никто не знал, когда его ждать. Так что делать было нечего, и Лириной последней надеждой оставался Фардер Корам.
— Знаете, Фардер Корам, я вот тут подумала и решила, что я лучше буду вам помогать, ладно? Во-первых, я же жила среди мертвяков и, можно сказать, сама без пяти минут один из них. Вдруг вам надо будет что-нибудь уточнить в донесениях господина де Ройтера, а?
Фардер Корам с доброй улыбкой смотрел на нахохлившуюся Лиру. Она так отчаянно хотела быть полезной! Конечно, он не гнал ее, напротив, он терпеливо выслушивал ее рассказы о жизни в Оксфорде и в доме миссис Кольтер, а еще смотрел, как она пытается читать по веритометру.
— А эта книга, где были все значения символов, она где? — спросила его как-то Лира.
— В Гейдельберге.
— А она что, всего одна?
— Я видел только одну, но, может быть, есть и другие.
— Спорить могу, у нас в Оксфорде, в Бодлианской библиотеке, наверняка такая есть. Там все книги есть.
Лира не могла глаз отвести от альма Фардера Корама. Такого красивого альма она в жизни не видела. Пантелеймон тоже умел оборачиваться котом, но кот получался какой-то тощий, облезлый, погладить не захочешь. Софона, так звали кошку-альма, была совсем в другом роде: огромная, раза в два больше обычной кошки, пушистая грациозная красавица с янтарными глазами. Когда она нежилась под лучами солнца, то ее пышная шерсть переливалась всеми красками осени: тут тебе и золотисто-оранжевый, и коричневый, и винно-красный, и бронзовый, и палевый, и огненно-рыжий, и цвет спелых пшеничных колосьев, и еще множество других оттенков, которые описать слов не хватит. Как Лира мечтала запустить пальцы в этот сказочный мех, потереться об него щекой! Но делать этого было нельзя ни в коем случае. Никто и никогда не посмел бы коснуться альма другого человека. Альмы между собой могли делать что хотели: играть, ласкаться, драться, но для человека чужой альм — табу, которое неукоснительно соблюдали даже воины в рукопашных схватках. Подобных правил Лире никогда специально не объясняли; она просто бессознательно чувствовала это, как чувствует, например, человек дурноту, и знает, что ему плохо, а вот покой, наоборот, хорошо. Так что девочка могла сколько угодно любоваться роскошной рыжей шубкой Софоны и даже размышлять о том, какая она на ощупь, но все равно ей и в голову не приходило просто взять и погладить дивную кошку-альма.
Насколько Софона светилась здоровьем и красотой, настолько слаб и немощен был Фардер Корам. Либо его точил какой-то смертельный недуг, либо он перенес страшное увечье, но ходить дряхлый старец мог только, опираясь на два костыля, все его скрюченное тело беспрестанно тряслось, словно в лихорадке. Однако ум его был ясен, остер и свеж, и вскоре Лира очень привязалась к Фардеру Кораму. Он стал для нее кладезем премудрости, а его могучая воля властно направляла девочку к истине.
Как-то ранним солнечным утром они сидели на лодке старика. Лира, как всегда, вертела в руках веритометр.
— Как вы думаете, Фардер Корам, песочные часы — это что? Стрелка все время на них застывает.
— А ты присмотрись повнимательнее. Что там такое на самом верху?
Лира прищурилась:
— Ой, череп!
— И что же, по-твоему, это может означать?
— Может… смерть?
— Верно. Вот и получается, что песочные часы могут означать «смерть». Если мне память не изменяет, это второе значение символа. А первое, разумеется, время.
— А знаете, что я заметила? Стрелка прошла полный круг, потом снова начала двигаться и остановилась на песочных часах. Вы же сами сказали, что «смерть» — второе значение. Получается, что каждый оборот — это… значение?
— Возможно, детка. А о чем ты спросила веритометр?
— Ну, я просто… — До Лиры вдруг дошло, что она и в самом деле хотела задать вопрос. — Я взяла и установила три короткие стрелки на картинки… В общем, я все время думала, как там разведчики и господин де Ройтер. Вот я и выбрала змею, тигель и улей, а на самом деле хотела узнать, как у них дела…
— Но почему именно эти три символа?
— Ну, — замялась Лира, — мне показалось, что змея — это хитрость. Тигель — он же у алхимиков, значит, это «знание», ну, вроде как свинец в золото переплавлять. А ведь это очень трудно! Поэтому улей, то есть «трудная работа», пчелы целыми днями вон как стараются. Вот и получается: хитростью и тяжким трудом люди добывают знания, этим, наверное, и занимаются разведчики, да? Вот я поставила стрелки на эти три картинки, а вопрос… Ну, я даже не знаю, наверное, я его мысленно задала, просто подумала, как там господин де Ройтер, а стрелка показала «смерть». Странно, да? Как вы считаете, эта штука, она работает?
— Работать-то она работает. Другое дело, как мы ее читаем. Это ведь целое искусство. И я не удивлюсь, если…
Фардер Корам не договорил, потому что в дверь каюты кто-то забарабанил. На пороге стоял молодой парень:
— Простите, что беспокою, Фардер Корам, только… беда у нас. Якоб Гюйсманс вернулся. Ранен он.
— Якоб Гюйсманс? — быстро переспросил старец. — Один из людей Бенджамена де Ройтера? Что с ним?
— Он не говорит. Только быстрее бы надо. Чует мое сердце, недолго ему осталось. Крови много потерял.
Лира испуганно посмотрела на встревоженного старца. Какое-то мгновение оба не могли вымолвить ни слова. Но в следующую минуту Фардер Корам, отчаянно налегая на костыли, уже хромал к лодке. За ним грациозно выступала Софона. Лира торопилась сзади, сердце ее бешено стучало.
Молодой цаган привел их к причалу, где уже стояла заплаканная женщина в красном байковом переднике. Она исподлобья посмотрела на Лиру, но Фардер Корам, заметив это, предупреждающе поднял руку:
— Девочка пойдет со мной, хозяйка. Она должна услышать, что нам скажет Якоб.
Женщина пропустила их внутрь каюты. Ее альм-бурундук притаился на настенных ходиках. На койке, укрытый лоскутным одеялом, лежал бледный до синевы человек. По холодеющему лицу его катился липкий пот, глаза словно бы подернулись пленкой.
— Я за лекарем послала, — всхлипнула женщина. — Вы уж, пожалуйста, не тревожьте его зря-то. Он ведь мучается, так мучается. Петер Хокер его на своей лодке привез только что.
— Где он?
— Чалится, наверное. Велел за вами послать.
— Хорошо, спасибо. Якоб, ты слышишь меня, Якоб? — тревожно спросил Фардер Корам.
Веки Якоба дрогнули, он с усилием скосил глаза и посмотрел на старца, сидящего напротив.
— А… Фардер Корам… здравствуйте… — выдохнул он чуть слышно.
Лира посмотрела на его альма: ласка, обычно такая верткая и живая, неподвижно лежала на подушке. Глаза ее, как у Якоба, были подернуты пленкой.
— Что случилось? — наклонился к раненому Фардер Корам.
— Бенджамен… погиб, — с усилием проговорил Якоб. — А Герарда… схватили Герарда.
Голос умирающего хрипел, из губ его со свистом вырывалось дыхание. Он скосил глаза на альма-ласку, та с усилием подняла голову и лизнула Якоба в щеку. Казалось, это придало раненому сил. Он снова заговорил: