Северное сияние
Шрифт:
— Мы… проникли… в Министерство теологии. Так Бенджамен решил. Мы до этого мертвяков взяли живьем… один нам сказал, что в министерстве этом штаб… штаб ихний. Дескать, все приказы оттуда… — Голова Якоба вновь бессильно запрокинулась.
— Значит, вы захватили нескольких мертвяков? — Фардер Корам не сводил с раненого глаз.
Якоб только кивнул и умоляюще посмотрел на альма-ласку. Обычно альм говорит только со своим человеком, но в редчайших случаях его голос могут услышать и другие люди. Ласка чуть приподнялась на подушке.
— В Клеркенвелле мы захватили в плен троих мертвяков, допросили их, узнали, на кого они работают, откуда приказы получают. Но они ничего про детей не сказали, сами не знают, куда их свозят. Куда-то севернее Лапландии.
Ласка замолчала. Она жадно хватала ртом воздух, видно было, как вздымаются ее ребра под тусклым бурым мехом.
— Один из них помянул это Министерство теологии и лорда Бореаля. Бен решил, что они с Герардом Хооком попробуют туда пробраться, а Францу Брокману и Тому Мендхему он велел про Бореаля разузнать.
— Что они выяснили?
— Неизвестно. Они не вернулись. Я не знаю, как так получалось, Фардер Корам, но враги все время были на ход впереди нас, словно бы ждали нашего следующего шага и были к нему готовы. В общем, получается, что не успели Франц с Томом подобраться к лорду Бореалю, как тут же и сгинули.
Старец с тревогой посмотрел на раненого. Грудь его учащенно вздымалась, в глазах стояла нечеловеческая мука. Начиналась агония.
— Расскажи про Бенджамена, — попросил Фардер Корам ласку-альма.
Зверек вдруг жалобно взвизгнул. Женщина в красном переднике рванулась было к умирающему, но вновь застыла, зажимая себе обеими руками рот. Ласка еле слышно продолжала.
— Бен, Герард и мы с Якобом ночью подошли к зданию Министерства в Уайт-Холле. Там сбоку есть запасной выход, его особо никто не охраняет. Бен с Герардом взломали замок, а мы следили, не идет ли кто. Они прошли внутрь. Минуты не прошло, как раздался не крик, а вопль ужаса. Альм Бенджамена вылетает наружу и зовет нас, помогите, дескать, на помощь, мы за нож и следом за ней, внутрь, вокруг темень, хоть глаз коли, и что-то страшное шевелится, много их, слышно, как движутся; шумы всякие, шорохи. И вдруг сверху возня какая-то, а потом опять этот вопль, и Бен с альмом своим прямо вниз головой с лестницы летят, и альм-то Бена самого в воздухе удержать пытается, да куда там. На каменный пол падают и насмерть. Сразу из обоих дух вон. А где Герард, мы не знаем. Только опять откуда-то сверху крик такой страшный, вроде он кричит. Жутко так, что кровь в жилах стынет, рукой не пошевелишь. И чувствуем, стрела, в плечо и потом… глубоко…
Голос ласки становился все слабее и слабее, внезапно из уст умирающего вырвался хриплый стон. Фардер Корам осторожно приподнял край лоскутного одеяла. Под правой ключицей Якоба, весь покрытый запекшейся кровью, торчал оперенный конец стрелы. Она так глубоко вошла внутрь, что древко торчало из груди всего дюймов на шесть, не больше. У Лиры потемнело в глазах.
С причала раздались чьи-то голоса и торопливые шаги. Фардер Корам опустил одеяло.
— Лекарь уже здесь, Якоб, — сказал он негромко. — Он тебе поможет. А как ты поправишься, мы еще поговорим.
Старик участливо погладил женщину в красном переднике по руке и поковылял к выходу. На причале уже гудела толпа. Лира сиротливо жалась к Фардеру Кораму. Он велел Питеру Хокеру мигом бежать к Джону Фаа и повернулся к девочке:
— Вот что, Лира, сейчас главное, чтобы Якоб остался жив. Когда мы узнаем, что с ним, нам снова нужно будет заняться веритометром. А сейчас ступай, детка. Я тебя позову.
Лира медленно побрела прочь. Дойдя до поросшего камышом берега, она уселась на какую-то корягу и начала бесцельно швырять грязь в тинистую воду. Ни радости, ни гордости от того, что она научилась читать по веритометру, в ее сердце не было, один только отчаянный страх. Неведомая сила заставляла двигаться тонкую стрелку-иголочку, и эта неведомая сила могла прозревать будущее, могла все знать наверное.
— Чертова нечисть, — вдруг выкрикнула девочка. Больше всего на свете ей сейчас хотелось размахнуться и зашвырнуть веритометр в болото, куда-нибудь подальше.
— Если бы там внутри кто-нибудь был, я бы его увидел, — возразил Пантелеймон. — Помнишь, в Годстоу, ты же ничего не заметила, а я видел этих призраков.
— Нечисть нечисти рознь, — назидательно подняла пальчик Лира. — И наверняка есть такие духи, что даже ты не увидишь. Вообще, чего это ты расхвастался, а? Я, может, тоже видела. Помнишь, эти страшные призраки, у которых еще голов не было, а? Я же их видела!
— Сравнила! — хмыкнул Пантелеймон. — Это же просто ночной кошмар. Примерещилось что-то.
— Неправда! Никакой это не кошмар, а самые настоящие духи, и не возражай, пожалуйста, ты же знаешь, что я права. Но та нечисть, что заставляет треклятую стрелку двигаться, на них не похожа. Тут что-то другое.
— Потому что это вообще не дух, — уперся Пантелеймон.
— А что же тогда?
— А может, это вообще элементарные частицы, вот! — выпалил альм. — Помнишь, в колледже Архангела Гавриила нам установку фотонную показывали, такую, вроде ветряной мельницы?
Действительно, как же это она забыла! Ведь в колледже Архангела Гавриила в самом деле хранилась одна священная реликвия, которую берегли как зеницу ока. Она стояла в алтаре храмины, завернутая, точь-в-точь как веритометр, в черный бархат (а вдруг это не просто совпадение?). Однажды Лире довелось ее увидеть. В тот день библиотекарь колледжа Вод Иорданских взял ее с собой к мессе. И вот во время молебна настоятель храма снял со стеклянного купола бархатный покров, но в полумраке видно было очень плохо. Тогда священник торжественно дернул за какой-то шнур, под куполом церкви открылось окошечко, и через него вдруг хлынул солнечный свет. Внутри стеклянного колпака оказалась небольшая вертушка, до смешного похожая на флюгер: четыре лопасти, с одной стороны белые, с другой — черные, и едва луч света упал на них, как лопасти пришли в движение. Настоятель храма в своей проповеди объяснил, что движение сие есть важнейший нравственный символ, ибо черное, сиречь невежество, убегает от света, в то время как белое, знаменующее мудрость, к свету стремится. Насчет нравственных символов Лира мало что поняла, просто решила, что настоятелю виднее. Однако сама вертушка была чудо как хороша, а по дороге домой библиотекарь объяснил девочке, что ее приводят в движение фотоны.
Значит, очень может быть, что Пантелеймон не так уж далек от истины. Если элементарные частицы способны приводить в движение лопасти фотонной «мельницы», то заставить вращаться иголочку веритометра для них — пара пустяков. Однако Лире все равно было не по себе.
Вдруг с ближайшего причала донеслось:
— Лира! Ли-и-ира!
Тони Коста приплясывал от возбуждения:
— Давай-ка беги в Заал, тебя Джон Фаа требует. Скорее, скорее, шевелись!
В комнате Совета сидели Джон Фаа, Фардер Корам и главы кланов. Лица у всех были непривычно суровые.