Северные горы
Шрифт:
Они вышли из кафе из забрались во флаер; Карина хотела по привычке сесть вперед, но Марен решительно пихнула ее на заднее сиденье, а сама устроилась рядом с водителем.
— Двигайте куда-нибудь, где можно спокойно поговорить, — скомандовала она.
– -
Когда ты спишь, тихонько дыша мне в ухо,
Я гляжу в потолок,
Низкий, серый, в трещинах и щербинах,
И вижу черное глубокое небо,
Усыпанное белыми звездами,
А по краям -
Розовое зарево моего беззаконного счастья.
Оревалат Аартелинур
"Счастье"
из сборника "Отрывки из жизни"
– -
Артан привез их на озеро. Карину укрыли одеялом и оставили на заднем сидении флаера, где ее сморило по дороге и где она теперь тихо всхлипывала во сне.
Марен вытащила турепанина подальше от машины. Он явно беспокоился и не хотел оставлять Карину одну. Это отчасти примирило Марен с его коричневой рожей и белыми глазами.
— Садись, смотри на свое корыто и слушай. Я буду вкручивать тебе мозги, — заявила она, когда, по ее мнению, они отошли достаточно, чтобы не разбудить Карину. — Я не люблю вашу нацию, как всякая порядочная артолийка, но я люблю Карину, а она, как это ни глупо, любит тебя. Поэтому я готова пересмотреть свое отношение к некоторым белоглазым. Да не дергайся ты! Турепня несчастная. Если боги тебе дали смазливую рожу и шустрый член, это не значит, что надо ломать вековые традиции! Но уж коли ты этим занялся, терпи. Она чудесная девочка, добрая, светлая… Молчи! Ты это знаешь, я это знаю, но люди вокруг этого знать не хотят!. Она влюбилась в тебя — так уж тебе повезло, коричневая морда. Но для нее это несчастье, и теперь она начала наконец понимать. Квартирная хозяйка ее выгнала…
— Я там был, — проворчал Артан.
— Сегодня ее выгнали с работы. Чего только она не наслушалась о позоре нации, о своем порочном поведении, о грязи на своем подоле и так далее! Только за то, что твои белые глаза ей милее, чем зеленые или карие плошки какого-нибудь хмыря из высшей расы. Мало того! Она ничего не понимает и ни о чем не догадывается, но сегодня утром ее тошнило, а мне это очень не нравится. Может быть, это от нервов — уж очень ей было паршиво сегодня, дурехе, но если, не дай боги, ты наградил ее коричневым младенцем…
Глаза Артана вспыхнули. Марен передернула плечами:
— Короче, парень: я злобная и мстительная артолийка, упрямая и дотошная. Если у тебя достанет подлости бросить Карину, я тебя из-под земли достану и замучаю твои тухлые кости.
Артан грустно улыбнулся.
— Ты меня удивила, воинственная белая женщина, — сказал он. — Я-то думал, ты будешь долго бить меня, чтобы я бросил твою подругу и не портил ей жизнь омерзительным фактом своего существования… А теперь послушай меня. Так вышло, что я, подозрительный тип, дикий турепанин с Северных гор, увешанный побрякушками, тупой от рождения — ну и так далее, сама знаешь все приличествующие случаю выражения, — так вышло, что я люблю твою подругу, чистую белую косточку, всей моей черной душой. Ты хочешь, чтобы я поклялся тебе страшной клятвой, что не оставлю ее? Что тебе мои варварские клятвы? Хотя, к слову, мы слишком дикие и суеверные, чтобы нарушать слово, если уж даем его, не то что ваши высококультурные артолийцы. Я люблю ее, она для меня все. Пока я жив, я никогда ее не брошу. Это ты хотела услышать?
Марен посмотрела в его страшные белые глаза, что-то в них увидела и медленно кивнула. Потом похлопала Артана по плечу и встала.
— Мы друг друга поняли, белоглазый. Ей сейчас трудно, работы она лишилась, значит, тебе придется пахать на твоей колымаге, чтобы прокормить двоих, а может, и троих, если предчувствия меня не обманывают. Ей не следует оставаться одной, а ваши, я думаю, смотрят в ее сторону так же косо, как и наши. Хотя они, пожалуй, не безнадежны — мне понравился тот официант в кафе. Рожа тупая, а сердце на месте, как положено приличному человеку. Короче, слушай. Сейчас мы летим туда, где вы с ней живете. Ты валишь возить своих пассажиров, и не вздумай принести в дом меньше десяти динариев! А я побуду с ней, наговорю ей какой-нибудь чепухи, чтобы встряхнулась и не ревела весь день. Если, не дай боги, она и впрямь залетела, ей вредно волноваться.
— Разве тебе не нужно вернуться на работу? — спросил Артан, рассматривая эту решительную девицу. Первый раз он встречал такую широту артолийской души: при всех предрассудках она готова была смириться с его позорным существованием, потому что принимала и любила свою подругу такой, какая она есть.
— Сегодня у меня болит живот, — небрежно отмахнулась Марен. — Девчонки в конторе меня прикроют. А завтра поглядим. Будет день — будут идеи. Поехали, горный орел. Нашей девочке лучше спать в своей постели, а не в машине.
– -
Грязный тупик Буйных Молодцов вызвал у Марен здоровое отвращение. Облезлый трехэтажный домишко — брезгливость. Заплеванная лестница, воняющая кислой капустой — ужас. Но впереди шел белоглазый, прижимая к груди Карину, завернутую в разноцветное одеяло, а Карина обнимала его за шею и бормотала: "Да поставь ты меня, я прекрасно сама дойду", — на что турепанин отвечал вздрагивающим от нежности голосом: "Молчи, женщина, и будь благодарна, когда мужчина носит тебя на руках". Эта картина примиряла Марен со всем окружающим безобразием, и ей даже показалось, что история двух молодых идиотов, несмотря ни на что, еще может закончиться хорошо.
– -
Когда мне было десять или одиннадцать лет, я возомнил себя великим охотником. Взял потихоньку дедушкино старое ружье, сумку для добычи, кусок хлеба и отправился в Горелый лес, что на южном склоне Асселиты. Разумеется, дичь была куда умнее меня и вся попряталась. Только несъедобные ящерицы футаги да насекомые ничего не боялись и продолжали заниматься своими делами. Я долго бродил по лесу, никого, конечно же, не подстрелил, но нисколько не жалел об этом. Я шел, разинув глаза, и любовался: косые лучи солнца, падающие сквозь кроны деревьев, мелкий подлесок, в котором пересмеиваются варатаки, тонкая и нежная лесная трава и среди нее изредка — замшевая шляпка драконова гриба. Я поднимался все выше по лесистому склону, то останавливался полюбоваться крошечными белыми звездочками сумеречной травки, то сворачивал к особенно занятной коряге, чтобы рассмотреть ее с разных сторон. В сумке моей перекатывались три или четыре недозрелых кетайи. Так, бесцельно бредя, я вышел на небольшую вересковую плешину. Над сизым кустарничком висела лиловая дымка мелких цветов — и среди волн вереска внушительно поднимались несколько замшелых гранитных валунов.
Возле валунов я заметил какое-то движение и подобрался поближе. И замер в восхищении: на согретой солнцем маленькой полянке между камней самозабвенно возились котята, не старше полутора месяцев, смешные, веселые, шустрые, с короткими острыми хвостиками и большими задорными ушами. Они даже не заметили меня, а я стоял и улыбался во весь рот их ужимкам.
Зато меня заметила кошка. И ведь я знал прекрасно, что надо было быстро уходить: нет зверя страшнее, чем мамаша с детенышами, а уж если у этой мамаши когти в полпальца длиной… Тем не менее я никуда не ушел и очнулся только, получив с размаху когтями по бедру. Я взвыл и, хромая, ринулся вниз по склону, а кошка вскочила мне на плечи и с торжествующим воем рвала мою куртку. Тут бы мне и конец пришел, да куртка, по счастью, была кожаная, толстая, а кошка, отогнав меня в лес, отстала и долго ругалась вслед.