Северные новеллы
Шрифт:
За полгода ни один не обидел, слова грубого не сказал. Злая гостья — жестокость — редко поселяется на стоянках таежных бродяг.
Но конечно, крепче она была привязана к селению, к своей конюшне, где десять лет назад явилась на свет, где сейчас живут уже взрослые ее дочери и стучит копытом в стойле нетерпеливый буян Орлик. Там ее родной дом, там ветеринар Иван Васильевич и конюх Федька, которого, несмотря на преклонные годы, все звали, как мальчишку, Федькой — очевидно, из-за малого роста. Когда грузный Иван Васильевич появлялся в конюшне, лошади приветливо ржали, стучали о настил передними копытами. Заглядывая в зубы, небольно щупая под животом толстыми, мягкими пальцами, он обычно говорил Машутке: «Ну, ты, голубушка, у меня всегда молодцом!» А вот Федька был совсем, совсем другой. Такой отвратительный запах не исходил даже от свиньи. Ну да ладно, с запахом водочного перегара еще можно было бы мириться, хотя и это приносило страдания чистоплотной лошади. Утром и днем мучимого похмельем, с дрожащими руками и потухшими, слезящимися глазами Федьку кое-как можно было терпеть, но к вечеру, когда он напивался, становился совершенно непереносим. «А что это ты на меня так смотришь? Как солдат на вошь? — после второго стакана зло спрашивал Федька и медленно подходил к Машутке.— Значит, и ты осуждаешь? А я, между прочим, не на твои пью,
а на свои. Поняла?.. Да ты морду не вороти, отвечай: поняла? »
Машутка не отвечала, и конюх давал ей зуботычину маленьким грязным кулачком, затем, пошатываясь, шел вон из конюшни домой. Вскоре он, однако, возвращался. На крыльце избы с половой тряпкой в руке конюха встречала жена; если муж приходил пьяным, она наотмашь била его тряпкой по лицу и прогоняла. И Федька, срывая зло, опять измывался над Машуткой до тех пор, пока не валился с ног, обессиленный, и не засыпал.
Но сейчас, бредя по тайге, Машутка была бы рада увидеть и терпеть даже этого жалкого кривоногого пьянчужку Федьку.
V
Далекий вой несся из соседней долины, где лошадь прошла час назад. Машутка знала, кто испускает эти обманчиво-жалобные звуки. Она постояла недолго в чуткой, настороженной позе, прядая взлетевшими топориком ушами, и, взбрыкивая, рванулась с места.
Вой, однако, не удалялся, а, напротив, приближался.
Из-под копыт летели камни, вязкие ошметки болотной жижи. А вой все нарастал и нарастал. Наконец Машутка смекнула: бежать бесполезно, бегством не спастись. Она остановилась и развернулась. Молодые глаза кобылицы различили на снегу две четкие передвигавшиеся точки. Они летели по ее следу.
Это были волки, два крупных, матерых самца. На Камчатке дикий зверь отчего-то более рослый, чем на материке; бегущего зайца примешь за скачущего оленя, оленя — за сохатого. Волки обычно бродят стаей в десять—двенадцать голов или в одиночку. Что же заставило двух зверей, да еще самцов, держаться вместе? Дело в том, что всего неделю назад волчью стаю, в которой они жили, перестреляли пастухи оленей. Лишь этим двум посчастливилось уйти от визжащих карабинных пуль. Звери, с рождения привыкшие к стае, пока не решались разойтись. Вместе легче добывать себе пищу, уйти от опасности; как говорят, одна голова хорошо, а две еще лучше.
Машутка забежала на обширную речную косу и передними копытами начала поспешно разбрасывать снег, рыхлить, перелопачивать спаянные стужей камни. Зачем она это делала? Лошадь понимала, что смертного боя ей не избежать, и готовила удобную, надежную площадку, на которой не скользили бы копыта, не разъезжались ноги. Она знала,.что на льду почти беспомощна. А с двумя зверями можно еще потягаться.
Когда волки настигли животное, Машутка, играя мускулами груди, грозно стуча правым передним копытом, стояла в центре взрыхленной «арены», резко темневшей в сверкающей заснеженной долине.
По выработанным в стае надежным приемам звери разошлись, как бы сжав жертву с противоположных сторон. Затем они залегли, чтобы отдышаться после долгого преследования по следу. Бока тяжело, ребристо вздымались и опускались, как кузнечные мехи. Лобастые головы покоились на вытянутых передних лапах, но породистые, красивые особой, зловещей, хищной красотою глаза ни на мгновенье не отрывались от лошади. Сейчас в них не было злобы — они светились жадным восторгом: сразу столько вкусного мяса!
Наконец по неуловимой команде, понятной только этим зверям, волки одновременно поднялись, верхние губы их взлетели, обнажив крепкие желтоватые резцы, из пасти вырвалось длинное глухое рычание; густой мех на загривке — дыбом. Они заходили вокруг кобылицы; Машутка закружилась на одном месте. Так продолжалось довольно долго. Волки не хотели драться здесь, на удобной для лошади площадке, ждали, когда у нее сдадут нервы, когда она побежит. В топкой, незатвердевшей мари или на скользком месте им будет значительно легче с ней расправиться. Волки ходили кругами, Машутка вертелась на одном месте... Но нервы сдали не у лошади, а у волков. Они первыми бросились в атаку. Один в длинном прыжке вцепился клыками в горло, другой попытался вспрыгнуть на круп, намереваясь оседлать загривок. Машутка ударила задними копытами. Тот, кто нападал с крупа, взвизгнул от боли, перевернулся в воздухе и всем телом рухнул на землю, но тотчас вскочил. Лошадь резко мотнула шеей — и второй зверь, вцепившийся в глотку, с окровавленным пучком шерсти в пасти тоже отлетел в сторону.
Волки опять заходили кругами, разгоряченная, в облачках пара Машутка вновь завертелась на одном месте. Из раны на шее стекала резвая темная струйка.
Запах и вид живой крови крепко взбудоражили хищников, а сильное возбуждение лишило их осторожности. И опять тот же прием: один бросился на горло, другой — на круп. Машутка вздернула шеей — зверь, лязгнув зубами, пролетел мимо. Но нападавшему сзади удалось утвердиться на крупе. Тогда лошадь вздыбилась и с размаху упала на спину, придавила врага многопудовой тяжестью тела и тотчас вскочила, отбежала, готовясь отразить нападение второго хищника. Но тот, второй, нападать в одиночку уже не решался. Стоя на безопасном расстоянии, он смотрел на своего товарища. Участь неудачливого добытчика была предрешена. У него был переломлен хребет. Он громко взвизгивал и уползал с поля боя. Когда несчастный достиг кромки взрыхленной «арены», произошло неожиданное: второй волк вдруг с рычанием бросился на своего умирающего соплеменника и в мгновение ока прикончил его, вырвав клыками глотку. Затем начал с жадностью пожирать труп с зада. Хищник всегда начинает пиршество с лакомой задней части.
Машутка постояла недолго в сторонке, потом развернулась и неспешно побежала прочь. И ни разу не оглянулась. Она знала точно: сытый волк уже не будет ее преследовать. Сытому волку она не нужна. Она нужна голодному хищнику.
VI
На десятый день пути Машутка имела жалкий, плачевный вид. Все подковы отвалились, ноги были сбиты о камни, на боках и крупе зияли раны, ссадины, полученные при падении. Иногда от чрезмерной усталости горлом шла кровь, потому что глубокая рваная рана на шее, оставленная волчьими клыками, никак не заживала. Тогда лошадь останавливалась и, прижавшись боком к стволу дерева, стояла так до тех пор, пока не исчезал с языка солоноватый привкус. Кроме того, ударили ранние, но жестокие, с ветром и пургою, морозы, и кобылица простудилась. «Кха! Кха! Кха!..»— разносился в долинах утробный надсадный кашель, привлекая хищников.
Однажды, когда Машутка брела узкой звериной тропою, огибающей замерзшее озеро, она чуть ли не носом к носу столкнулась с неведомым ей доселе зверем. Он был в черной лохматой шубе, приземистый, с быстрыми темно-карими глазами и собачьей мордой и напоминал густошерстную северную лайку, какие в изобилии водились в поселке. Лошадь не учуяла его заранее, потому что подходила к неведомому существу с подветренной стороны, а зверь не почуял Машутку, так как был очень занят: уткнувши нос в землю, он старательно разгребал передними лапами и выгрызал спаянную стужей землю, пытаясь извлечь из норы евражку. Это была росомаха, хищник злобный, беспощадный и по-волчьи дерзкий.