Северные новеллы
Шрифт:
Когда я выбежал из сплошной тайги, Лорд, поскуливая, лохматым комом уже полз к человеку, барахтался в вонючей липкой жиже. Я швырнул в сторону ружье, лег в марь и покатился, переворачиваясь с боку на бок. Иначе в этой чертовой ловушке сам погибнешь. Краем глаза увидел: пес наконец добрался до человека, упершись передними лапами в кочку, вцепился зубами в ворот штормовки.
Но вот и я докатился к месту происшествия, с головою вымазанный липкой тухлой грязью. Кочка, за которую схватился руками начальник отряда, ушла в марь, человека теперь удерживала только собака. Глаза начальника отряда были широко раскрыты, лицо окаменело. Геолог был в шоке.. Опытный таежник, а, поди ж ты, угодил в окно, да вдобавок растерялся, как барышня.
После сильной пощечины он пришел в себя. Я отполз к замшелой березке, растущей в трех-четырех метрах, забрался на нее и пригнул ствол, за который тотчас судорожно ухватился начальник отряда.
Когда мы с великим трудом выбрались на твердую почву, светло-коричневый от грязи Лорд побежал к ручью и долго плескался в нем. Чистюля он необычайный. Прибежал обратно, стряхнул с чистой шкуры каскад радужных брызг. А мы все лежали, не могли отдышаться. Пес с нескрываемой брезгливостью обнюхал нас, фыркнул и улегся в сторонке.
Мы завтракали у костерка под брезентовым тентом, когда раздался приглушенный расстоянием крик северного ворона: «Кырл!.. Кырл!..» Он вовсе не похож на скрипучий, надсадный крик обыкновенного ворона. Его можно слушать, как трели певчей птицы,— настолько этот звук мелодичен, так ласкает слух.
«Кырл!.. Кырл!..» Северный ворон показался над долиной. Размером с орла-белохвоста или крупную северную сову, чернее сажи. Крылья с редкими маховыми перьями плавно, неторопливо рассекали воздух.
— Завтра жди непогоды,— сказал начальник отряда.
Верная примета: северный ворон кричит на лету — с той стороны, откуда он летит, идет ненастье.
Заметив нас с высоты, птица замедлила движение, потом заходила кругами, постепенно снижаясь. Говорят, что этот пернатый любопытнее кумушки. Не думаю. Суровые, жестокие условия Крайнего Севера едва ли способствуют развитию этой слабости. То, что ворон сует нос во все места, объясняется гораздо проще. Не очень-то он ловкий и удачливый добытчик, верткости в нем маловато, когтям цепкости не хватает. А есть хочется. Вот и рыщет птица по уремным местам в надежде подкормиться хоть дохлой мышкой-полевкой, а наткнувшись в скитаниях на деревню, где всегда можно найти пищу, не покинет ее до конца дней своих.
Ворон кружил над нашей кухонькой, вытянув книзу шею. Я взял затвердевший комочек сваренной с вечера гречневой каши и запустил в него. Птица клювом поймала пищу на излете, судорожно проглотила. И опять закружила. Видно, была страшно голодна. Кто-то из геологов бросил сухарь. Он упал на кочку мари. Птица спикировала, села на кочку и начала долбить клювом сухарь. Тук-тук! Тук-тук!.. Но жёсток хлебушек, не поддается. Ворон постоял недолго в раздумье. Затем взял в клюв сухарь, отнес к лужице. Опустил в воду, немного подождал, с опаской глядя на нас. И наконец извлек размокший, размягчившийся сухарь и торопливо проглотил пищу. Умный он. Иначе ему, плохому добытчику, нельзя. Пропадет в тайге. Северный житель не обижает эту птицу. Она вроде санитара в поселках и деревнях. Падаль, объедки со слободки подберет. Да и жаль вечно голодного пернатого.
Мы бросали пищу ворону, он неуклюже прыгал с кочки на кочку, подбирал клювом то хлеб, то кусочек мяса. И вдруг панически забил крыльями, взлетел на ближайшую лиственницу. В чем дело?.. Ах, вон оно что! Это Лорд прибежал из тайги. Пес с ходу бросился на лиственницу, опершись передними лапами о ствол, зашелся в азартном лае. И все поглядывал на нас. «Почему не стреляете? Неужто не видите дичь?!» — как бы спрашивал его недоуменный взгляд.
— Лорд, нельзя! — сказал я.
Пес перестал лаять и побрел к палатке. «Я свои обязанности выполнил, а ты поступай как знаешь, хозяин»,— сказали мне его глаза.
Я бросил на кочки затвердевший комок каши. Ворон запрыгал с ветки на ветку, постепенно снижаясь. Потом решился: спикировал на кочку, подхватил клювом пищу и тотчас взлетел, потому что на него с лаем бросился Лорд, возмущенный такой наглостью.
Маршрутные пары разошлись в разные стороны; за работой я забыл о вороне. Но вечером, подходя к стоянке, я заметил, как из незастегнутого полога палатки вылетел наш знакомый и уселся на ветвь ближайшей лиственницы. Он недовольно каркал. Мы ему явно помешали.
Зашли в палатку. Вор успел поживиться основательно. В углу при входе, где хранились продукты, из разодранных пакетов на брезентовый пол высыпана крупа, сахарный песок, следы тяжелого клюва были даже на банках со сгущенным молоком.
Преступление было совершено, и преступник сидел рядом. Роль следователя выполнял Лорд. Он обнюхал рассыпанную крупу, песок, «визитную карточку» грабителя, выскочил наружу и залаял, царапая когтями ствол лиственницы, на которой преспокойно сидел ворон. Теперь пес играл роль прокурора и просил нас, судей, приговорить преступника к высшей мере наказания. Мы вышли из палатки.
— Да хватит вам, Лорд, успокойтесь,— сказал я.— Ему ведь тоже есть хочется. Не обедняем.
Пес мотнул головою, словно не соглашаясь с моими аргументами, и вновь зашелся в злобном лае.
И здесь произошло нечто неожиданное и уморительное.
Вместо естественной для птицы реакции страха при виде лающей собаки ворон — скок! скок! — спустился на самую нижнюю ветвь лиственницы, почти под нос псу, вытянул книзу шею и... загавкал: «Гав! Гав! Гав!»
Мы не поверили своим ушам. А наш Лорд даже оторопело замер.
Но вот все повторилось сначала: Лорд залаял, и ворон незамедлительно затявкал по-собачьи. Похоже было, что птица дразнила своего грозного врага.
Лорд как-то неожиданно по-щенячьи взвизгнул, словно получил удар, отбежал ко мне и жалобно заскулил. Он и просил и требовал: «Убей, чего ждешь, отомсти за издевательство! Меня еще никто так не оскорблял!» И даже подскочил к моей «ижевке», лежавшей возле палатки, и рванул клыками за кожаный ремень, как бы подсказывая, что мне делать.
— Простите, Лорд, но я не могу выполнить вашу просьбу,— сказал я.