Северные рассказы и повести
Шрифт:
В общем, «свалил» начальничек из доблестного отряда первым. Хотя и просили его проехать ещё всего лишь десять верст, не по целине, как здесь, у реки, нет, а по хорошей накатанной нетерпеливыми буровиками дороге, отстроенной ими между рабочими скважинами правого фланга разведочной площади ещё до нашего появления. Там, у другой скважины, в десяти километрах от семьдесят третьего номера, находилась сейчас основная масса техники, горючего и людей.
По-хорошему, можно было бы скоординировать наши действия с ними, договориться о взаимодействии, о взаимопомощи, уточнить: что именно сейчас важнее сделать, кому и для чего: ведь дорогу-то мы для этих людей и строим, а не просто так - покататься. Они по сути и есть главные заказчики зимника. Их водителям здесь на нём всю зиму работать.
Бесполезно. Глаза в ответ тут же остекленели, а уши не слышат ничего. Мало того, что сам уехал, так ведь уехал-то на вездеходе. И вместо трех у нас осталось две машины. И ведь ни одного дорожного указателя не догадалось доблестное начальство изготовить заранее. Вроде, тьфу, мелочь какая. А для кого-то из тех, кто тут по зимнику сквозь пурги да метели будет до поздней весны грузы перевозить, точно погибелью обернуться может. Ладно, авось, придумаем что-нибудь. Русский авось – хороший авось, деваться-то некуда. Ну, и что: что начальство удрало? Работать-то всё равно надо. А то ж ведь это самое начальство потом не с себя (естественно) а с тех, кто остался, не сбежал с ним, ох, как строго спросит, последнюю рубаху сдерет, не пожалеет ( глаза-то стеклянные, уши-то просьб не слышат).
Третья машина, шедшая с нами, не наша – подрядчиков. И не «газушка», а ГТТ. Вроде посолиднее выглядит. Увы, только выглядит. Гнилье натуральное. Три десятка лет машине. Всё латанное-перелатанное, мененное-перемененное внутри этой гремящей «консервной банки» на гусеницах...
Вешки у нас со второй машины на ходу ставят два молодых, укутанных в тёплое по самые глаза ( и правильно, что укутанных), ненца.
Всю дорогу мы впереди, а ГТТ постоянно останавливается. Приходится поджидать. Интересная штука с ней происходит. Остановишься, ждешь второй вездеход, ждёшь, а его нет и нет. Пару раз по три часа ждали. Потом возвращались. И как только наша «газушка» появлялась в пределах видимости того вездехода, как он тут же начинал встречное движение. И при встрече с нами дорожный мастер, сидевший в нем, опять бодро объяснял, что они ужасно поломались, долго чинились и только что починились окончательно. Странная тенденция… Очень странная. Похоже, что ни фига они не ломались, а просто стояли. Пока стоишь – риска ведь никакого нет: другие всё за тебя сделают, а ты потом отважно отрапортуешь начальству о выполненном задании, и том соврёшь, как храбро подстраховывал первую машину, и, конечно, всегда был наготове немедля вытащить её из любой передряги.
Только нам без вешек идти вперёд никак нельзя. Потому что путь надо размечать для тех, кто придет потом. А все вешки там, в ГТТ.
Один лишь раз – на хорошем участке дороги, отстроенной до нас буровиками, ГТТ вдруг рвануло вперёд с неописуемой скоростью. «У меня жена на 73-ей поварихой работает!» - донесся торжествующий удаляющийся голос дорожного мастера. И больше, пока не добрались до поварихи, мы никакого ГТТ догнать не смогли.
Нас в «газушке» трое: Денис, Гамза и я. Мы с Денисом впереди, Гамза – в кабине. Он, в качестве техника, помогает Денису в каждом случае, требующем какого-либо ремонта или осмотра технической части нашей «боевой» машины. Кроме того, Гамза замечательно готовит чай на газовой горелке во время остановок на перекус. Вообще, с ним веселее и Денису, и мне. Гамза и Денис постоянно подтрунивают друг над другом.
Ловлю себя на мысли: вот мы – думаем по-русски, говорим между собой на русском, осваиваем Север России. И, по сути, сейчас все трое мы – русские, абсолютно русские, хотя при этом Денис – фактически молдаванин, а я и Гамза – азербайджанцы. Но мы делаем то, что нужно России, потому что наша дорога помогает осваивать богатства этой страны, и по большому счету верой и правдой служит её народу.
И не дай Бог, чтобы о ком-то из них, делящихся сейчас и здесь в лютый мороз посреди неоглядной тундры поровну с товарищами своими куском хлеба и глотком воды, какой-нибудь юный бездельник в большом суетливом городе завопил вслед: «Эй! Черномазые! Понаехали тут!» Я не знаю, не знаю я: что тогда сделаю, но я что-нибудь сделаю обязательно. Ради них, потому что они оба – настоящие. Во всех смыслах этого слова.
В свете фары на мгновение что-то ярко блеснуло впереди: песец! Луч света попал прямо в округлый глаз зверька. И глаз этот сверкнул драгоценным камнем в ночи. Белое пушистое существо заметалось на свету, прячась за кустиками и сугробами. А потом успешно исчезло. Оленей диких нам с Денисом в этот раз не встретилось ни одного, а вот с зайчиком возле 36-й скважины и превеликим множеством снежных куропаток по всему нашему пути нам довелось увидеться. Иной раз, куропатки, словно заколдованные, сами летели на наш свет, сворачивая в сторону лишь в последний момент чуть ли не из-под движущихся гусеничных траков. Впрочем, оказавшихся совсем уж под ними – не было. В этом отношении наша совесть чиста.
Помимо мороза наши неприятели – глубокие и узкие, как рвы, овраги, способные объявиться в любой момент, и речной лёд, местами вздутый, мутный, с буграми предательских трещин, под которыми могут оказаться пустОты.
Снег цепляется за любые препятствия на ровной поверхности, практически на глазах образуя надувы и сугробы там, где наши следы продавили ровную почти лишенную снега поверхность тундры.
Петляя среди озерных обрывов, мы приближаемся к темным кустам, похожим на «белогвардейские цепи», которые у реки, как в известной песне о том и поётся. Сквозь них приходится продираться вслепую. Я знаю где мы находимся, но что конкретно предстанет перед нами в следующий миг, я, конечно, знать не могу. Продвижение вслепую длится бесконечно долго, но всё-таки и оно когда-нибудь кончается.
Перед нами широкая, бугристая, ледяная река Нюдаяха. Берег низкий. Зато вдали под фарами виднеется противоположный – обрывистый. Подходим к нему и начинаем искать место для выезда с реки. К нашему счастью, замечаем небольшую «полочку» среди обрывов и осторожно поднимаемся по ней. В самом верху приходится весьма опасно накрениться вбок ( для вездехода всегда безопасней подниматься в лоб чем идти боком), смять несколько кустов и всё-таки… И всё-таки удаётся выбраться. Теперь впереди нет кустов, практически голое ровное пространство, но там, за ним, через несколько километров серьёзная река – Мессояха. С ней шутки плохи. Проверено.
И вот снова перед нами выскакивают отдельные кусты, а потом – сплошная их стена. Река. Берег обрывистый. Нам не спуститься. Начинаем разведку вправо. И снова удача! Метров через двести – более-менее пологий спуск, летом вероятнее всего песчаный. Коса. По ней съезжаем на реку. И теперь идём левее, напротив того места, где сквозь кусты увидели реку. Кругом кромешная тьма. Полярная ночь долгая, за обычное время не кончается.
Нет выезда с реки. Зато есть какой-то ручей, в неё впадающий. Идём по ручью, больше похожему на длиннющий окоп времен Великой Отечественной войны. Ни влево, ни вправо не вылезти. А вот куропаток вокруг – видимо-невидимо. Так и вылетают из-под нашей машины. Как на птицефабрике. Наконец, наша «траншея» сужается настолько, что по ней удается подняться вверх. Последние два километра и мы у цели: металлического репера с названием будущей скважины. Такие репера я оставлял в тундре прошлым летом, когда размечал места под буровые и вахтовые поселки при них.
Пройдет немного времени, и сюда по нашим следам придут люди, доберется техника, закипит жизнь. Радостно вздыхаю, выскакиваю из вездехода и прошу Гамзу сфотографировать репер и меня. Не ради бравады – для дела. Поскольку было время, когда кое-кто из подрядных организаций сомневался в том, что дороги действительно проложены. И только такие вот фотографии, бесстрастно фиксировавшие этот момент, снимали досужие домыслы и подозрения. Оказывается, мало дойти куда-либо: надо ещё уметь доказать, что ты и впрямь был там, где утверждаешь что был.