Северные рассказы и повести
Шрифт:
– Ян, что случилось?
– Ничего. Соляра кончилась. Приехали.
– И что мы здесь теперь должны делать, по-твоему? И какого рожна ты сюда рвался, если знал, что солярка на исходе? Наши черт знает где остались! Ах, ты, гад!
В ярости я соскочил с места, выбрался из своего люка и стал наощупь перелезать в соседний, к Яну. Что я собирался сделать с ним, я ещё не представлял, но, по-видимому, ничего хорошего. К моему удивлению, на месте водителя я его не обнаружил. Удрал, значит.
– Ян! Яа-ан! Иди сюда, сволочь!
– Не пойду! Ты дерёшься.
– Да я тебя пальцем не тронул, Ян. Иди, иди скорей. Я тебе ничего плохого не сделаю. Я тебе только добра хочу. Правда-правда.
– Не верю. Зачем вылезал тогда?
Просто ноги размять. Иди сюда, не бойся… Иди ко мне, гадина такая!!!
В ответ молчание. Потом неуверенный голос.
Кажется, наши едут.
Да, ты что?!
Едут, едут! Точно едут! Слышите?
Ну, тут уже и мне померещилось далекое тарахтенье. Ага. Вот и свет мелькнул. Плетутся за нами наши голубчики!
Денис, приземистый смуглый мужичонка, водитель второго ГТТ вместе с Яном перелил соляру из второй бочки в нашу машину. И мы, как ни в чем не бывало, молча двинулись дальше… Все остальные, кроме водителя МТЛБ и Димасика, кажется, спят, как сурки, непробудным сном.
Наш вездеход снова загрохотал теперь уже по самой реке – влево за её поворот, затем вправо, подыскивая местечко для выезда на противоположный берег. Ян, как всегда решил взять оный с разгона в лоб. Опять ничего не вышло, только лед продавили под собой. Впрочем, вода не выступила, просто под гусеницами появилась какая-то полужидкая кашица из мокрого снега и льда. Видимо, место было достаточно мелким. Где-то под нами слышится хруст речной гальки.
Двадцать четвертая точка была в начале спуска в пойму, двадцать пятая – на речном берегу, а где двадцать шестая – одному Богу известно. Мы петляем то ли по руслу, то ли по какой-то канаве, то приближаясь, то вновь отдаляясь от невидимой двадцать шестой. Наконец, с надцатой попытки вездеходу удается взгромоздиться на край берега. И тут я вижу, что напротив нас, метрах в двухстах, не больше, сквозь кусты и белесую муть метели светятся фары остальных двух вездеходов. Прямо на противоположном, покинутом нами берегу. Ага, называется «на том же месте в тот же час». Кстати, который час-то? Шесть тридцать. То есть, в пути мы более суток. А если учитывать, что собираться в дорогу я начал часов с трех ночи, то на ногах нахожусьуже двадцать восемь часов. И конца этому пока не видать.
Так где же эта двадцать шестая? Стоит только направить машину в её сторону, как опять отовсюду выскакивают сплошные бугры, кусты и сугробы. И опять мы зарываемся в снег по уши…
Судя по карте, двадцать шестая, как сумасшедшая звезда Бернарда, так и проплыла мимо нас, не давшись в руки. И она уже где-то за спиной. А впереди между трех озер, протоки между двумя из них, и истока безымянного ручья затаился двадцать седьмой поворот. И нужно попасть в него, именно в него, не завалив нашу трассу ни в какой буерак. Я не смотрю ни за лобовое, ни за боковое окно. Нечего там видеть: снег и вверху, и внизу, и везде. Всё одинаково. Только на экран GPS-ки. Только там видно всё, что нужно. Прибрежные бугры, кажется, кончились.
Прошли двадцать седьмую. И никуда не свалились. Это значит, что мы на верном пути! Вроде бы даже Ян начал понимать что-то. Не бурчит. Заулыбался даже. Тело смертельно болит. Болит везде в каждом месте. Болит всё сразу. Ни есть, ни пить, ни даже курить уже не хочется. И не можется. Снег стал значительно глубже. Машина идет с видимым усилием. Тоже через «не могу».
И снова бесконечная дорога… Дорога, которой на самом-то деле ещё и нет даже, которую мы только прокладываем. Здесь и сейчас.
Гонимые ветром, томимые жаждой,
Палимые солнцем и жгучим песком,
Идут они вечно, и, страждуя, каждый
О милости молит сухим языком.
И кажется каждому: здесь он случайно,
И надо спасать непременно его,
И путь этот – чья-то жестокая тайна,
Поскольку не будет в конце ничего!
И кажется: стоит помыслить немного,
Как тут же найдётся иная стезя,
А эта – дана для народа другого,
Такого, какой и представить нельзя…
Но нет никакого другого народа,
И нет никакого иного пути.
Есть только дорога, дорога, дорога,
Дорога, которую нужно пройти.
Впереди, судя по карте, длиннющая узкая река, значит, и берега могут быть крутовастенькие. Бух! Так и есть. Впендюрились прямо туда. А снегу-то, снегу! Хоть вправо бери, хоть влево. Кругом одно и то же. ГТТ бодро барахтается в снегу, как поросенок в луже. Только нам от этого не очень-то весело. Через пять километров ещё одна речка. На этот раз обошлось без «бухания» в неё. Плавно прошли.
Что это? Опять галлюцинации начались? Ян тычет пальцем в лобовое стекло и орёт. Ну, что ещё там? Огни… Огни?.. Огни!!! Да, это явно электрический свет. Это огни буровой. До неё ещё очень прилично далеко. Очень. Потому что огни появившись, исчезают снова. Но потом опять выпрыгивают из темноты. Всё ближе и ближе…
Всё равно надо идти только по поворотным точкам. Но Ян как сбесился. Куда бы я ни говорил поворачивать, его вездеход снова и снова «сносит» только в одну сторону. В сторону этих огней. А это очень опасно. Не зря, не зря поворотные точки легли именно так. Короткий прямой путь далеко не всегда действительно самый короткий. Ян этого никак не хочет, не может, не в силах понять. Что по прямой между нами и огнями может быть непреодолимая никаким транспортом преграда объяснить ему никак невозможно. Если мы врюхаемся туда, куда он рвётся вести машину, то самостоятельно уже никак не сможем выбраться, а до огней на самом-то деле ещё совсем не близко. И помочь нам будет некому. Те, кого мы ведём, тоже не выберутся оттуда. Это самое тяжкое, наверное: видеть перед собой после тягот и лишений конечную цель и заставлять, насиловать себя не идти прямо к ней. Мне-то ведь тоже хочется по прямой! Но нельзя! Это обман! Нельзя, Ян! Иначе мы не дойдём!
Между прочим, мы не одни едем: в кузове мерзнет Димка, который по-прежнему периодически выскакивает наружу и ставит позади нас в поле вдоль дороги вешки.
– Не понимаю! Какого черта нам нужны эти дурацкие точки?! Вот же она, буровая!
– Так надо Ян, поворачивай вправо! Правее говорю тебе! Куда прёшь?!
И Ян, стискивая зубы и мыча что-то нечленораздельное по поводу меня, прибора и всего мира, чуть ли не со стоном поворачивает-таки вправо. Хотя нет. Тут же виляет влево. Но, ничего. Мне не трудно. Я опять поправлю.