Северные сказки. Книга 1
Шрифт:
139
Никола Дубенский[93]
Жона была взята у мужа хорошаа, она мужа и не залюбила, а в деревни у ей, у жоны, был любовник. А у ей муж был полисник, муж ходил за полисьям. Она его как не любила, так его и не кормила хорошо, а всё этого любовника кормила хорошо. Он походит за полисьям, сам и говорит жоны: «Жона, — говорит, — я как пойду завтра за полисьям, так там есь в дубу Микола оченно милосливый, об чом его, — говорит, — будешь просить, так он ни в чом не откажет, этот Микола». Она ему говорит: «Возьми меня, у меня оченно нужно есь помолитьця этому Миколе Дубеньскому, воченно у меня дело». — «Ну пойдём, — говорит, — со мной, я тебе покажу этого Миколу Дубеньского». И приходят оны в лес, а он и говорит, што «пойди, говорит, этто в сторону, набери ягод». А сам взял в этот дуб полый и забрался. А раньше ей показал: «Как ягод наберёшь, потом вот в этом молись, в этому дубу, там сидит Микола Дубеньской». Она воротилась и давай молиться со слезамы этому Миколы Дубеньскому, што «Микола Дубеньской, пособи мне мужика ослепить» (надо збыть ей от его, от мужа). Он в дубу и заговорил, Микола ей: «Корми мужа масленье, он от того и ослепне». Она этых слов оченно обрадовалась, эщо стала усерднее молиться ему и сама ушла в сторону к тем же ягодам, опеть помоливши, а муж оттуля слез потихоньку и жоны идёт настречу. Муж и спрашиват жоны: «Што ты, жона, о чом просила Миколу Дубеньского?» — «Просила я об тиби, штобы тиби дал Бог здоровия и как бы жить с тобой лучша». Домой приходят, она и стала перогов варить да яишницю на масли и мужа своего кормить, и подчиват, што «ешь сколько хочешь до сыта», и он говорит: «Жона, я удивляюсь, што сколько лет мы с тобой жили, а эдак ты меня никогда не кормила». — «Ешь, голубчик, на здоровье и будем вперёд мы с тобой так жить хорошо». А он за столом и притворился, перога быдто поймать не может, ослеп совсим, притворился так: «Я, говорит, жона, ничого не вижу уж, совсим ослеп». — «Так што ты на печьку можошь ли сам поднятьця, не надоть ли позвать сусёда?» (любовника) — «Поди попроси, гди же теби одной меня поднять, эдакого мужчыну». Сусёд пришол, его и подняли на печку. Он и говорит: «Ну, сусёд, теперь и рук своих не вижу». Жона обрадовалась этому: рук своих не видит, накормила, так... У самого было забрано пороху в корман. Она и стала блины печчи да сусёда угащивать и набрала водки, он и попросил сусёда, што «Сусёд, подай моё ружьё, мни с ним хоть роспроститься, пощупать». Жона скрыкнула: «Лежи там, как Бог тебя укротил, на печи». Сусёд говорит: «Подай, ништо слепой сделаэт со ружьём». Ружьё ему и подали. А этот любовник напился за столом, он уж и пьян, его охмилило, и стал у ей просить холодной воды. Воды холодной — надо на колодець было ити, дома она не случилась. Она за водой жона и пошла, побежала; а он взял, во ружьё порох и всыпал, занарядил ружьё на печьки, в его и спустил ружьё и стрилил. Как его
140
Поп и ночлежник[94]
Жил поп с попадьей. Пришол к йим нацлежник. Оны ужинать садятця, нацлежника ужинать посадили. Была у йих пара (брюкву парят) в печьки, и как выняли с печки пару, нацлежник говорит, што «батюшка, я пары охвотник». А попу стало-то пары и жалко, и говорит ему: «Если хочешь, так весь горшок пары съешь, целком съешь весь горшок». А он и давай йись помаленьку, давай йись помаленьку, ну, весь горшок и съел. Попадья и говорит: «Куды мы, поп, нацлежника спать положим? А с пары ему худо будет». (Боятця, што обсеретця.) Взяли, в горьници всё убрали, его туды и спать свели, только новую попову шляпу позабыли на полки в горьници; его и замнули туды, штобы не вышол. Ему до ветра захотелось, нацлежнику, к дверям приступил, а двери заперты. Давай по горьници ходить нацьлежник, искать чего-нибудь и нашол одну попову новую шляпу, да и навалил ю полну, на старо место и поставил. Поутру его выпустили, он и запоходил с нацьлегу, попа поблагодарил за нацьлег. Поп и спрашиват его: «Как тебя зовуть?» Он говорит: «Зовуть меня Какофьём». К заутрени зазвонили, попу нап (надобно) поти в церьков, звонят дак... И спрашиват у попадьи: «Гди моя новая шляпа?» Одить надо, празник был, так уж... Попадья говорит: «Справся совсим, да по пути зайди, надинь шляпу, на старом мисти». Поп зашол в горьницю, да тяпнет как шляпу, да и на голову, и весь говном и залился и выходит на улицю и крычит: «Не видали ли Какофья?» А ты закрычали на место: «Хорош, хорош, батько, только весь в говни». Поп воротился в фатеру, да вымылся, да потом и в церьков, а как вышел из церькви, мужики вси вкруг его смиютця, а он отвечат: «Поищитя-ка Какофья».
141
Праздник Окатка[95]
У жоны тоже был муж и в деревни любовник был. Муж запоежжал в лес за дровамы, ей говорит: « Жена, спекла бы хоть блинов севодни.» Жона отвечаэт: « Што севодни за блины, видь не празник?» Он впряг лошадь да поехал. У йих мясная бочка большаа в фатеру парить принесена, а прямь печки варился большой горшок месной. Вдруг любовник приходит и говорит: «Што, уехал в лес?» Она говорит: «Уехал в лес, садись блинов йись, я тебя накормлю блинамы, а он просил, еретик, а я для его и займоватця не буду». Ну, он и сел блинов йись, этот любовник, а муж в окошко заглянул, объехал вокруг дома, да лошадку в сторону поставил и заглянул в окошко, што любовник сидит, блины ее. Он вдруг и стал половайдывать (дёрьгать) о заложку; она его взяла да спрятала. «Садись, — говорит, — в бочку, да ешь там с Богом блины (можно там сидить, а блины рыть)», — и масленик ему клала в кадку. Муж заходит и спрашиват: «Што же ты, жона, сёводни не хотела печчи блинов?» Она отвечаэт ему, говорит: «Я сёводни узнала, што праздник сёводни Окатку, так роють (бросают) блины в кадку». Муж попросил: «Дай мни хоти один блинок съйись гля праздника, гля Окатка». Жона крыкнула: «Эдакой ты обжора! Сёводни не гля тебя печенье, а гля празника». А мужик отвечат жоны: «Жона, я сёводни гля празника вылью и шчи в кадку, не пожалею». Она и говорит: «Да вовеё с ума ты не сходи, шчей тых не порти». А он как тяпнул горшок в рукавицях, да и давай, и вылил туды в кадку. А онкак оттуль соскочил. «А то тиби в рот и с угощеньем!» Гось и ушол тут.
142
Поп теленка родил[96]
Был жил прежде поп с попадьей, держали прислугу. У попа стал живот ростить и несколько мисяцев у него ростёт и вырос большой. Сказали попу, што есь лекарка недалёко, так она отгадываэт, какая боль в ком, а только надо вымоцитьця, она узнаёт в мочи. Он вымоцился в горшок, это роботниця и понесла к лекарки в горшки. Шла дорогой несколько времени и пролила эту мочь и стала плакать: «Как буде мни к попу явитьця». На это время увидела, што корова мочитця, она взяла этот горшок, тут и подставила, с этой мочью к лекарки явилась. Лекарка и спрашиват ю: «Што это, неужели мочь попова?» — лекарка говорит. Она говорит: «Право, право, это попова», — говорит. «Так вашому попу надоть скоро родить быка» (корова была грузная). Она и воротилась назад к попу с этыма словами и говорит попу, што «вам, батюшка, надо родить телёнка, быка». Попу это было очень стыдно и говорит: «Попадья, ты приготовь мни с утра, — говорит, — хлиб, а я уйду от своэго места, мни будет здись родить стыдно». Ну, она приготовила хлеб, он и ушол. Но и шол путём, увидел — мёртвоэ тело лежит. У мужика сапоги были хорошии, а у его топор с тобой случился, он ноги и отрубил, в котомку их и завалил. Ну, и приходит на ноцлег в большоэ семейсьво; выпросился поп тут к ночи и положили его спать на прилавок, и он спал очень крепко, ничего ночью не слышал, а у этых у хозяэв на то время телилась корова, принесла быка; у йих в хливи было холодно; оны этого быка вынесли на печьку, положили гриться; а поп не слышит ничего, и самы хозяэва спали очень крепко, а этот телёнок с печки упал, да к попу на прилавок, и давай попа под жопу носом верать (так!). Поп пробудился на это, спицьку чирнул и посвитил и поглядел. «Слава Богу, — говорит, — я хоть не в своём мисти, слава Богу, хоть родил». Поп стал тихонько, глаза перекрестил, из котомки сапоги вынял, на печку и клал, а сам котомку за плеча, да тихонько ушол: хозяэва не слышали бы; поп и ушол. Поутру встали: хозяэва, поутру, и попа нет, увидели на печьки одны ноги поповы. Ты и думають: одны ноги поповы остались на печьки, думают, што телёнок съел попа. Хозяйка крыкнула мужиков, што убейте телёнка, телёнок попа съел. Мужики зараз и убили и всему семейсьву говорят, што «никому не розноситя, што телёнок этакой был, попа съел». А поп домой прибыл с радосью к попадьи своей, што «вот, говорит, лекарка правду отгадала»; розсказыват своё путешесьвиё.
143
Поросячьи имена[97]
У жоны был, вишь приятель; она сошла с приятелем в како-то место, што мужу пришлось ити мимо. Муж всё это видел дело. Жона приходит, а на то время у них свинья поросилась, принесла трёх поросяток. Она и говори мужу, што «подём, муж, на двор, надо поросятам имена наложить». Пришли на двор, она говорит, што «я перьвому поросёнку имя наложу». Она и говорит поросёнку: «Мимо шол, да не видел; пущай я наложу имя: "мимо шол, а не видел"». А он другому имя налагаэт: «Видел, да не окликал». Она и третьему опять налагать: «Впредь такова не буду». Поросят, видно, четверо было, а может и самой матки имя наложили: «Оповадишься, так и не лишишься». Это муж говорит.
144
Насмешки[98]
Играл, играл с девкой, играл и водился с ей, и ушли оны в лес; она стала ягоды брать; он пошол в другую сторону; увидел он там хорошу кобылу и придумался скоцить на кобылу, уговорил ю: «Тпру, вороная, узду куплю с красныма наглазникамы». Девка всё это и выслухала в лисях, так и недалёко и было, выслухала всё, што он говорил. На второй же день оны пошли опеть в круг играть. Она круг его и смеётця: «Как вчера, говорит, уговаривал: «Тпру, вороная, узду куплю». Он и думат себе, што как-нибудь надо надсмешка надсмиятця, а сам всё-таки ю вперёд зовёт замуж. А она ему отвечат, што «нет, нельзя мни ити за тебя замуж». А он приходит к старушки-бабушки на совет и говорит, што «бабушка, говорит, у меня невеста говорит: нейду за тебя замуж». А старушка говорит ему, што «от того она замуж не идёт, што у ней хохла нет, оттого и замуж не идёт». Сама говорит ему, што «отсмеёмся ей надсмешку завтра же; што принеси бутылку дёхтю, да и заберись ко мни завтра в моё подполье и тут всё увидишь; отсмиёшься ей надсмешку». Старушка на другой день зовёт ю на беседу, што «пойдём, Марья, пойдём ко мни на беседу». Она приходи к ей на беседу, а старуха ю уговариваэт, што это можно тиби (хохол) сделать, для этого замуж поди». Сама и отворила подполье. «И стань, Марья, против подпольници, ноги росширь, я тиби наведу». Марья ноги росширила, старуха и стала дёхтем мазать и приговариват: «Рости, хохолок (лапкой водит), чорный, кудреватый». А он заговорил: «Бабушка мажь, декотёк наш, а мало будят, эщо принесу». Девка испугалась, скочила. «Бабушка, это хто у тебя там?» — «Поди с Богом, Марья, ложись под закутку, а это у меня хозяин, всегда, — говорит, — в под-польи, вишь!» Девку под закутку закрыла, а его потихоньку и выпустила. Она утром встала, выходит с ночлегу, старуху поблагодарила. Она говорит: «Поди, Маша, с Богом, играитя свадьбу» (здеся игрища неделямы). На другую неделю оны опеть пошли в круг; ей нужно подразнить его опеть, и говорит: «Тпру, вороная, узду куплю с красныма наглазничкамы». А он на место ей отвечаэт: «Рости, хохолок, чорный и кудрявый и дёхтем наведён». Она ему и говорит: «Полно, полно шутить и пора за свадьбу рукамы». Ну, тут оны вместо и сошлись, свадьбу сыграли и старуху поблагодарили, што вместо свела.
145
Иван-царевич и купеческая дочь[99]
Жил-был купець досюль, было у него три дочери, здумалось ему за море поторговать съиздить. Он дочерям состроил всим по покою, а двирей на улицю не прорубил, ходу не сделал, штобы не ходили никуды. Больша доци отчю говорит: «Надешь (так!) мою рубашку беленьку; если я худо заживу, то пусь моя рубашка поцерьнеа». Середня доци скажет: «Батюшко, одень мои портоцьки белы, если худо заживу, так пусь мои портоцьки поцерьнеють». Меньша доци скаже: «Батюшко, возьми мой платоцик белый, если худо заживу, так пусь мой платоцик поцерьнеа». Посли этого отець и съехал. Посли этого проведал царьской сын, пришол к большей сестры под окошко, сокрутился в ницё платье стариком. «Голубушка, сотвори милостиню ради Христа». Оня взяла гороху пясь, кинула за окошко. Он сберал, сберал по горошеньки, до ночи досидел. «Голубушка, пусти ночевать ради Христа, — скаже, — если не пустишь, я замёрзну, тиби беда будя». — «Пустила б ночевать, добрый человек, да двирей нет, непокуда пустить». — «Спусти полотеньце в окошко, я по полотеньцю выстану. Она полотеньче спустила за окошко, он и выстал по полотеньчю, на пецьку пробралсь-от. Она ужину собрала на стол, кушанье прибрала, положила дви тарелки, дви вилки, дви ложки. «Поди, добрый целовек, ужинай со мной». Он вышел с пецьки в красной рубашки. «Эдакой дурак, — она говорит, — подлець, эдаку подлось ты сделал!» Ну, сел ужинать с ей. Поужинали. Она постельку послала, он спать лёг на постельку на ёйну. Ну, она со стола обрала, спать легла с йим, да и ноць проспали. Она говори ему: «Ко мни зашол ноцыо, так зайди к другой сестры на другу ночь». Ну, он на другой день пришол, тым же манером у другой сестры милостиню просить под окошком. Так же в окошко выстал, ноцевал у другой сестры. Ну, она и говорит: «К нам, к двум сестрёнкам зашол, так зайди и к третьей на третью ноць». Ну, он на третей день пришол к третьей сестры под окошко, та тоже гороху пясь за окошко кинула; сберал, сберал, до ночи досберал. «Пусти, голубушка, ноцевать ради Христа». — «Непокуды пустить, двирей нет, пустила бы, да...» — «Полотеньце спусти, я по полотеньцю выстану», — скаже. Ну, она полотеньце спустила. Он выстал по полотеньцю в окошко опеть. Пустельку послала, ужину собрала на стол — кушанье. «Поди, добрый целовек, ужинать со мной». Вышел с пецьки в красной рубашки. «Эдакой дурак! — она ему пользёвать стала. — Подлось сделал, забрался к ноци ко мни!» Сили, поужинали, он на пустельку спать лёг на ейну. Она со стола обрала, взяла клубоцик шолку, села под окошко, край окошецька отворила, клубоцик повёртывала, повёртывала, клубоцик пал за окошко. «Иван-царевици, скопи: клубоцик пал за окошко». Он скопил в одной рубашки, босый: «Спусти полотеньце, я схожу за клубоциком за окошко». Он за окошко и туды ушол по полотеньцю. Она полотеньце сдёрнула, окошко заперла, спать легла. Он проситця за окошком: «Спусти меня, либо дай мои сапоги, да платьишко выкинь», — говорит. Она легла не разговариват больше. Ну, он потявкал, потявкал, да сшол. Посли этого стал ходить к другим сестрёнкам, к той да другой ходить. Похаживал, похаживал, оны и понеслись. Несли, несли, да по парню родили. Ну, он, этот царьской сын больнё гневаэтця тут всё, што не может к третьей зайти (в роздумьи таком, не може йись ничего). Оны несли, несли, сестрёнки, по парню родили. Приходят к сестры той, што «сестриця, мы родили по парню». Она взяла, накрутилась (это меньша-то сестра) старухой, взяла робёнка, в пазуху клала, другого в другу, пошла к царю в дом просить. Приходит туды, ёго-то дома не случилось, который ходил-то к йим. Она и просит милостиню, у его матери попросила, а мать и говорит ей: «Не знаэшь ли, старушка, цёго-нибыдь отакого: у меня сын што-то нездоров, мало ее, я так пологаю, што он нездоров, што-ни». Она говорит матери, што «провадй меня, што гди он спит, в его спальню, я полажу, так и буде здрав». Ну, мать ю и провадила, эту старуху, в спальню. Она взяла ребёнка, вытянула с пазухи, другого с другой, положила на постелю и закутала, сама со спальней вон. Говорит матери, што «придёт сын домой, ты скажи ему, вели ему спать леччи в спальней, так он здрав буде». Он и приходит домой. Ну, мать говорит сыну: «Кормилець, поди ляг в спальню, старушка эта была, поладила там, я велела ей». Ну, он пошол в спальню, пришол, откинул закутку, там два робёнка. Он испугался, приходи к матери. «Поди-ко погляди, — говорит матери, — како старуха колдосьво оставила». Мать приходит
146
Приданое[100]
Захотелось мне-ка замуж тошнёшенько, спала одна-си в цюлани, и склала три шкулька животов и пошла. Шла, шла, отошла от дому три вёрсты, пришла к кресту; клала шкульки под кус, сама на шкульки легла, лежу, жду женихов, у самой не были приказаны. Лежала, лежала, зазвонили колокольци, я и скопила: «Женихи едуть, женихи едуть!» Ажно едуть благородны. Я и пошла домой, шкульки там, под кустом забыла. Пришла домой, мать пришла, меня будит, а меня там и нету. Мать вышла туда в цюлан, я в цюлан и забралась. «Мариха, стань, скаже; гди ночью была? Гди тя чёрт-то носил?» — скаэ. «А была там, шкульки под кустом забыла». — «Поди, ищи, скае, гди тя цёрт-то носил», — скае. «Поди сама, я не пойду», — она матери скаже. Тут мать пошла, ходила, ходила, найти не могла, так пропали. Пришол Гришка свататьця; мать меня за Гришку и выдала. Гришка меня только четыре недели любил, больше любить не стал, стал к инной ходить. Со стороны спрашивают: «Што пришло, што пришло?» — «А вот што: пришол сарафан». — «Какой сарафан?» — «Зад стояций, перед шумиций, быдто рогозенный, тётки Ганни покойници». — «Эще што пришло?» — «Пришла сороцька эще». — «Кака?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, толкова, быдто ровдянна». — «Эще што пришло?» — «Пришол эще перёдницёк, выбойця-тый, набойцятый, бумажный толковый, весь в узлах». — «Эще што пришло?» — «Эще пришли чулки». — «Каки, скае, цюлки?» — «Выбойцяты, набойцяты, бумажны, толковы, одной спицей связаны, нет ни пят, ни носков». — «Эще што пришло?» — «Пришли башмацьки». — «Каки, скае, башмацьки?» — «Выбойцяты, набойцяты, бумажны, толковы, прытко хороший, бытто берестянны лапти. Эще пришол цайоик». — «Какой?» — «Ни крышки, ни дна, только руцька одна». — «Эще што?» — «Пришла постеля». — «Какая?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хороша, бытто соломянна, тётки Ганни покойници». — «Эще што?» — «Эще пришла подушка». — «Какая?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хороша, бытто мекинна. Эще пришла одевальниця». — «Какая?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хороша одевальниця: шерсь вся у мышей выскребена». — «Эще што?» — «Эще пришла коровушка». — «Какая?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хорошая корова, вся у ворон выклевана, тётки Ганни покойници». — «Эще што пришло?» — «Пришла овецька, выбойцята, набойцята, бумажна, толкова, прытко хороша овця, тётки Ганни покойници, ту-зди лявцецёк (клок шерсти), ту-зди лявцецёк. Пришло эще блюдце, бытто куричье корыто, тётки Ганни покойници. Пришла ложка эще, бытто поварёнка. Пришла эще п...а» — «Кака?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хороша, бытто решато».
147
На роду написано[101]
Не в каком царьсви было, приежжал мужчына торговый к ноци, и он Господа Бога знал, молился всё Господу Богу, просил всего хорошего. Вот он заснул на ноцлиги спать. Ну и заколотилось под окошком. «Вот, — говорит, — в сей цяс (ему во снях и снитьця) жана родила (хозяйка в доми), и што этому бладеньцю буде?» И говорит на место, што, говорит, што «до семнацяти лет она выростет и што в семнацятый аньельской день в колодець потонет на улици». Вот, этот ноцьлежьник выстал поутру, приходит в другу колмату, и тоцьно хозяйка родила дивицю. Он и говорит им следующа, што «я зде-ка проживу трое сутки, возьмитя-ка меня проежжающего — кумом». Оны и согласны этому делу, и троэ сутки он прогостил, и вызвали священника и крёсну матерь, и проежжающёй — кумом. И он так священника наградил, проежжжающёй, за роботу, за свою кресницю, што он двацять пять лет того не видал. И так оны любуютця кумом тым и всей семьёй радуютця, и так куму и кума своего подарил, што вси на диво, и кресници говорит он родителям, што «ежели она буде жить, я на семнацять лет ей обновки и содержание оставлю, а на аньельской день сам буду, ежели жив буду». И поежжаэт от йих с гостей и оставляэт хозяина довольным быть, со всим семейсьвом и кресницей. И он отъехал, оны ю стали ростить и воспитать, и она была бы лучше да некуда, ростёт хорошо, ну, и там уж скоро скажетця, долго будетця (долго время идётця), ну вот и семнацять годов прошло, кресниця выросла и этого... ждуть именин справлять крёсного, всего два дня оставаэтця до аньельского дни. Вот хозяин поглянит на улицю и говорит хозяйки: «Жона, ведашь ли што, гледи, наш кум приехал». И она обрадовалась, дочку хватила за руку: «Здоровайся, — говорит, — твой крёсный татенька приехал». И он такую одежду ей привёз, што уж всим людям на диво. И на другой день говорит: «Кумушка, возьмитя вы с колодця воды по надобью, штобы на двоэ сутки воды хватило». Оны взяли каткы, накатили воды, и он взял этот колодець оббил чорной кожой. И на этот на аньельской день и стали пить и веселитьця, аньельской день справлять, а кресниця ничого не кушат, што «ничого я не хочю». Он ей, што бы не было, всем подчиват, благотворит, штобы она хоть што ни покушала. Она ничего не кушат, всё просит, што «спуститя меня погулять». Вот двенацять часов минуло дни, и берёт свого крёсного за руку. «Пойдём, крёсный, татенько, хоть на улицю выйдем, прогуляэмся». Она как на улицю скоро вышла и выхват от его свою правую руку и пав в колодець, и тут переставилась на этой кожи и на колодци. И тут ю взяли в фатеру, похоронили и слёзно плакали.
148
Судьбы на коне не объедешь[102]
Не в каком было царьсвии, не в каком было государьсвии у барина была одна доцька. Ну, вот по рождению эдак жа случилось: слышит отець, што под окошком говорит: «Сей бладенець родился, так што ему по рождению будет?» — «А вот, — говорит, — она выросте до полного возросту; в этой же ночи у дивици у блудници сын родился, и этот жо сын возьмет эту дивицю и всим ево царьсвием повладиет, как выростет до полного возросту». И опеть жо этот целовек богатый и возьмет справитця в своём городи, хто родился, а хто умер. Ну, вот оны сделал сведение: и тоцьно, дивиця родила сына. Ну, и он приежжжат к эхтой дивици и говорит ей, што «ты родила сына, а тебе воспитать нечим, а я у тебя куплю сына, а ты мни продай». Ну вот, она подумала, подумала, што «нет, не продам». «А когда ты ево выростишъ, — он говорит ей, — и што от его тиби и будят, а ты за его нынечо возьми деньги, я за его деньги дам, а тебе буде чим и жить». Она говорит-то: «Много-ль ты дашь денёг», — она говорит-то, што «хотя сто рублей». Он говорит: «Што сто рублей, возьми двести за сына». Она взяла да его и продала; продала и завертела. Он велел извощыку взять. И извощык этого сына взял, вынес на улицю, барин сел на дрожки, хошь в корету, хошь во што, ну, и сел и этого ребёнка взял в беремя к себекова взял, поехали домой. Объявлят он своей барыни и доцьки, што «я покупку купил». Она говорит: «Какую? Какую купил покупку?» Он ей и показываэт, што «ты родила дочерь, а я купил сына». Она взяла осмотрела, скаже, што «не надо нам сына, нешто делать», а он говорит: «Я же много денег отдал, так куды же мы его кладём». Она говорит: «Ты отдал двисти рублей, а я отдам петьдесят рублей, а свезёт (так!) наш кучер в лис, оставит в лисях, а он там и захолунет (замержет). Она взяла кучера к себе призвала и кучеру даёт петьдесят рублёв, што «свези его в лес подальше». И кучер взял деньги, и ребёнка завертили настоящым порядком, повёз в лес и оставил под сосной в холодноэ, в зимноэ время. На тую пору, как скоро кучар выехал, так, как кучар выехал, так приежжаэт мужицёк пожилой со старушкой в лес за дровамы двоэ. И старуха говорит: «Муж, хто-то плачет под сосной», — а он говорит: «Можот ли быть в эгдаком лесу хто и плаце». А старуха того не следует стариковых басен, и к сосны — присыкаэтся к сосны, и под сосной ребёнок. Вот она и взяла и приносит к мужу этого ребёнка с-под сосны, и говорит мужу, што «я, говорит, нашла сиби найдёноша сына». И старик обрадовался и лесу не сек, штобы ребёнок не зазябнул. Он взявши дитя, старуху и дитя посадил на дровни и повёз домой. И поехал домой и радуютця, што «нам господь дал сына». И взяли, доложили священнику и окрестили, обмолитвили этого сына. Вот и радуютця, што и сын ростёт и всё роспоряжаэтця не мужицким роспорядком, а всё барьским (господской начни ростёт). Вот, и несколько времени оны годов его выросли, до семнацяти лет, и он им всяку роботу роботат, и такой ласковый, вежливый до отця и до матери. Вот восьменадцятый год ему вику пошол. Вот глядят, в зимноэ время приехала повозка такая большая, и стучитця извощык под окном, што «нельзя ли победать». Вот оны отвечають, што можно. Он приходит в фатеру из повозки, барин, и там чего-то у их недостало к пищи к ему барину, и оны своего сына посылают: «Поди-ка, найденыш, скаже, поди к сусёду, возьми у его есь, скаже, што нам требуятця». Тот и пошол к соседу. А барин бросил кушанье йись, не може, и стал спрашивать старика и старуху: «Што же у вас сыну имя-то не такоэ, как в людях, найденыш?» Оны ему и говорят: «Потому жо у нас такоэ имя, што мы его нашли в лисях под сосной, ездили за дровамы, ну мы и назвали найдёнышем, своим именем и назвали». Вот приходит найдёныш этот с деревни и приносит кушанье барину, и барин говорит старику и старухи (за кушанье не принимаэтця), и говорит старику и старухи, што «вы отдайтя мнико-ва, продайте этого сына». Старик и согласен, а старуха не отдаёт. «Как мы станем жить посли, а он такой старатель, што и клась нёкуды». А барин говорит: «На деньги людей будет и хлеба будет». Ну, оны рядитьця да рядитьця, да за петьсот сына и продали. Он сиби и думат, барин: «Деньги отдал, сына купил и што с йим заведу нонь? Домой я его повезу, аль дорогой решу?» И опеть роздумался: «Што мне его дорогой решать, но... а у нас, есь у нас смолонивны заводы (смолу варят), а я напишу письмо, штобы смоловарь, как он придёт, письмо подас, так этого... штобы оны в смолу его и бросили». И он взял его, отпустил, письмо дал ему и отпустил его в своэ царьсвиё, а сам уехал на сколько време, в объез на шесь мисяцев. Вот этот молодець пошол с письмом в эгдако место, возьме письмо, вынет с кормана и доброумитця (радуэтця), што «с письмом иду», а сам ничего не знаэт. Вот сидит и не откуль ему явился мужицёк и говорит ему: «Дай-ко я тиби прочитаю». А он ему на место говорит: «Нет, што, печати сломашь». А он говорит: «Я прочитаю, а печати так же кладу по старому, а тиби будя лучша». Вот этот мужицёк взял, роспечатал и прочитал, и он свою судьбу узнават, што велено смолокурам его бросить в смоляную яму. Вот этот мужицёк взял написал ему: «Божьим повелением, што ты прийидешь, и это письмо отдай матери и дочери немедленно», — и написал он в эттом письме мужицёк: «Божьим изволом, што принять законный брак немедленнно в три часа, што то тиби супрук», — а барыня штобы дочерь выдала. Ну, и он приходит туда с письмом, и приходит к эхтой смоляной ямы, пёрьво, и вси смолокуры спят, ему их розбудить не хотелось, жалко, и пошол туды к барыни к матери и дочери с эстым письмом. Ну, и он явился и письмо отдал. Оны письмо прочитали и горечасно плакали, што же он так сделал без нашого поводу. И в три часа собрали всё по его повелению, по письму, собрали всих, и кореты, и поехали к веньцю. Ну, как приежжжают к веньцю и обвеньцялись, от веньця поехали, и приежжжаэт нароцьный к эхтой смоливой ямы, нароцьный и подал письмо: «Как скоро явитця кака ни мужчына, и вы не медливши положитя его в смоляную яму». Вот оны это письмо прочитали, смолянники и ждут, хто явитця. Он и ехал, отот князь ли, царь ли, и велел поставить ку-чару кбний: «Дай мни, — говорит, — свою кучерьску одёжу и свою накидную шапку». И он приходит к эхтой к смоляной ямы, не достигши своего дому (што ня досуг, надо спешитьця к ямы скореа). Вот оны увидали, што целовек явился — смолокуры, которого ждать нужно. Оны взяли, ничого не спрося, припон смоляной на голову, и бросили в смоляную яму. И как припон накинули, и он скрычал, што «спуститя, я ваш барин». Оны не на што не смотря: «Нам што приказано, то и делам», — только крычат на место, и его и решили. Кучар ждал, ждал, барина нету, и взял поехал в своё царьево и приехал: в царьсви пер, и дочьку замуж выдали и зятя взяли. Кучар объявля-еэт: «Сходитя к смолокурам, туды ушол барин, што его долго нету». Сходили и спрашивают, и смолокуры говорят, што, говорят, «являлся целовек, мы его положили в смоляную яму по приказу барьского, што вот письмо получили, што который целовек пёрьво явитця, того в яму спустить немедленно». Ну, и барыни письмо подали, и она видит, што своего мужа рукой писано, што немедленно решить того письмоподателя. Ну, она и говорит: «Божьей судьбы на кони не объедешь и птичей не улетишь». А тут найдёныш повладел всим царьевом и невестой, которая Богом сужена.