Северный Удел
Шрифт:
В доме было холодно. Показалось, что холоднее, чем на улице.
Мы поднялись из пристройки в жилую половину и в широких заиндевелых сенях сразу наткнулись на кровь. Длинная цепочка темно-красных капель, почти не прерываясь, тянулась по половицам от входных дверей. Дверь в комнаты была распахнута, и цепочка перепрыгивала через порог и пряталась в темноте гостиной.
Два фонаря, что у нас имелись, вдруг разом погасли. Словно кто дохнул под стекло. Пристав схватился за мою руку, и у меня, верите, Николай Федорович, волосы зашевелились под шапкой. Но было тихо, а мгновением
В помещении царил разгром. Большой стол был опрокинут набок и словно огрызен по краям. В беспорядке валялись стулья, но ни одного целого, все увечные, то без ножек, то без спинки, а то и вовсе с распоротыми сидениями и надерганым из них конским волосом. У тяжелого комода в углу была проломлена стенка. Осколки посуды на полу мешались с деловыми бумагами, порванными, будто в приступе ярости, на множество мелких клочков. Полки у книжного шкафа были все перебиты, а книги лежали под ними мокрой кучей, словно на них мочились.
Но не сам разгром был страшен. И не бронзовый подсвечник, чудовищной силой завернутый в поблескивающее кольцо.
Кровь. Тускнеющая сиреневая кровь Косты Ярданникова многочисленными дорожками кропила пол, стены и даже потолок.
Капли, потеки, брызги, отпечатки ладоней и ступней.
Везде. Всюду. Тонким узором, жутким рисунком. О, Ночь Падения!
Сам Коста Ярданников, голый, черный от крови, сидел на лавке, привалившись плечом к стене и словно отвернувшись от дел рук своих.
Набравшись смелости, я приблизился к нему и тронул за плечо.
Голова его легко отклонилась, и по остановившимся, неживым глазам, по неподвижному рту, приоткрытому в гримасе, мне стало ясно, что Коста мертв. Вблизи я увидел, что рот у него весь в крови, грудь и шея расцарапаны, а руки до локтей и пальцы искусаны и искусаны без сомнения им самим. Вот оно, твое всемогущество, Коста, грустно подумалось мне. Даже трупного плетения жилок нет…»
Я пробежал глазами последние абзацы: полицмейстер Жукоева писал о враче, зафиксировавшем редкое помешательство на фоне перенесенных тягот, о почти буквальном отсутствии крови в теле и извинялся, что, может быть, случай не совсем подходящий и тогда не стоит высокого внимания. В конце письма Сагадеевской рукой было приписано: «Как думаете, Бастель? Сходство со смертью Громатова? Всемогущество? Не наша ли ниточка?»
Я задумался.
Мне вспомнился император, шепчущий: «Всюду кровь». Да, в смерти Ярданникова и высоких фамилий имелось сходство. Но там были жертвы, а здесь…
Здесь получается что-то древнее, во что никак не верит Огюм Терст. Экспедиция в Ассамею, странное возвращение. Мог Коста Ярданников неудачно инициировать себя? Или он вообще ничего не знал об инициации?
И не вернулся ли чуть позже в империю его компаньон?
По времени-то все выстраивается очень гладко. Допустим, Ярданников бежал от компаньона, прихватив немного «пустой» крови. Сейчас уже, наверное, не дознаться, была ли рядом с трупом обнаружена «клемансина»
А южная их усадьба — это верст тридцать к юго-западу от Брокбарда, достаточно в самом начале с Южного тракта свернуть на Новую дорогу.
Только вот не слишком ли короток для подготовки покушения отрезок в один месяц?
А может быть я вижу умысел в случайном событии? Как, впрочем, и Сагадеев. Не чудится ли мне отгадка на пустом месте?
Связанные с кровью психические болезни редки, но известны уже давно. Есть и такая, когда кажется, что собственная кровь превращается в яд и обжигает внутренности. И грудь в этом случае тоже режут, и на стены брызгают.
И все же.
Я внимательно перечитал строчки про таинственного компаньона. Не наш ли враг? В закрытой карете, неясной крови. В Ассамею он просто обязан был отправиться сам, если там действительно…
А почему там?
Я знаю все двенадцать колен Гиль-Деттара, знаю, какой ясык платят ему пустынные байсаки, знаю по именам его евнухов и первых шахар-газизов, знаю имя любимой сабли бека — Карамунтат, «черная невеста», но, гуафр, не знаю, что там лежит дальше его земель.
У Суб-Аннаха, кстати, тоже про это ни слова.
Про Полонию, Астурию — пожалуйста. Как и про экзотический Инданн, островной Айнын, заокеанский материк Никитин.
А главный вопрос — почему мы ушли оттуда? Или бежали?
Я прижал пальцы к глазам, пытаясь составить план действий. Первое: выяснить про земли за Ассамеей у начальства. Еще есть Имперское историческое общество. А еще есть Гебризы с их памятью крови…
Гуафр! Я вскочил.
Майтус! Я совсем позабыл о нем. Кто его пользует сейчас, когда Репшин убит? Некому.
Слабый отклик своей крови я уловил в одной из спален первого этажа. Кровь была спутана, тревожная, мятущаяся. Кажется, у Майтуса был жар.
Совсем, совсем забыл!
По пути я успел подумать, что даже если экспедиция не особо афишировалась, то отставных военных не наймешь скрытно. Это не «козыри». У них свои биржи, свои контракты с паями в Императорском страховом доме. Правда, очень может быть, что нанимателем числится Коста Ярданников. Но проверить не помешает. Это второе.
В комнате Майтуса я застал сестру, обтирающую лоб кровника смоченным полотенцем.
— Бастель! — кинулась ко мне она. — Он весь горит. И шепчет, страшно так, про кровь, про какого-то человека.
Я клюнул ее губами в щечку.
— Все хорошо. Раскрой окно.
Мари послушно раздернула шторы.
Полутемная комната осветилась, со стуком оконных створок вполз шум дождя, звяканье капель по карнизу.
Майтус пошевелился. Лицо его повернулось к свету, желтоватое, с заострившимися скулами, с тяжелым колтуном волос на лбу.
— Господин… — произнес он в беспамятстве. — Страшный…
Столик перед кроватью был уставлен Репшинскими склянками. Здесь же стояла тарелка с вареным картофелем, едва тронутая.