Северный ветер
Шрифт:
Мины были для танков, которые уже выползали из-за поворота дороги, зловеще покачивая хоботами пушечных стволов. Башенный люк переднего был открыт, немецкий офицер в фуражке открыто сидел в нем и курил.
— Махоньков! — просипел Волохов.
— Слушаю… — откликнулся солдат.
— Сможешь того, с папиросой?
— Смогу…
— Давай, только дождись, как он на мину наедет…
— Дак тогда уж поздно будет…
— Самый раз…
— Понял…
Взрыв фугаса под гусеницей танка и выстрел винтовки прозвучали одновременно. Немец осел в башню, его фуражка не успела скатиться с брони, как была высоко подброшена взрывной волной, вздыбившей танк. Колонна по инерции еще двигалась, когда рванул и второй фугас, подбросивший в воздух бронемашину. Танки остановились, и стволы их орудий пришли в движение. Немцы не видели цели, Волохов сам прошел по всем окопам и напомнил бойцам: «Без приказа не стрелять!» И сейчас они лежали и ждали команды. Мотоциклисты, остановившись метрах в ста от передовых окопов, всматривались, но, видно ничего не заметив, продолжили движение. Санитарная машина немцев, подъехав к танку, остановилась; следующий танк, объехав, прикрыл подорванный с фронта, остальные, объезжая горевшую бронемашину, двинулись дальше. Как только головной танк поравнялся с упавшей на обочине березой, Волохов дал команду: «Огонь!»
Ударившие в бортовую броню с близкого расстояния пэтээры зажгли сразу два танка, причем в одном детонировал боезапас и его разорвало, отбросив тяжелую башню далеко назад, на грузовики с пехотой. Танки останавливались, застопоренные горевшими машинами, выезжали с дороги, развертываясь веером. Из автомобилей, как семечки, сыпались немецкие солдаты, с ходу открывая огонь. Тут же разворачивалась немецкая легкая артиллерия — минометы.
— Умеют воевать, гады, — прошипел Махоньков, перезаряжая раз за разом винтовку.
Минометный обстрел не давал поднять голову, танки ползли, подминая под себя тонкие березы и кустарник, разрывы их снарядов быстро заставили замолчать пулеметные расчеты на высотке. Еще один танк, как будто наткнувшись на стену, встал и загорелся, но остальные, а их Волохов насчитал уже больше двух десятков, уже утюжили первую линию окопов. Люди гибли, но не бежали. Те, кто стоял здесь, уже набегались.
— Эх, артиллерию бы — танки как на ладони, — сокрушался Козырев, ему отрыли отдельный окоп на высотке, и он хорошо видел происходящее.
Волохов понимал, что еще немного — и немцы прорвут их рубеж, но что-то произошло. По атакующим танкам кто-то начал вести прицельную артиллерийскую стрельбу. Сразу загорелся еще один, а потом еще один танк, и немцы сначала остановились, а потом попятились назад. Пехота также стала отходить. В грохоте боя никто не услышал да и не увидел, как со стороны Вязьмы подлетели на конных упряжках и, развернувшись на косогоре за оврагом, прямой наводкой стали гвоздить по танкам четыре пушки.
— Крепко они нас выручили, — заметил Волохов, вытирая пилоткой мокрое от пота лицо.
— Надо узнать, кто такие, — сказал Козырев. — Отправь кого-нибудь…
Подполковник не договорил, небо взвыло и, казалось, потемнело от пикирующих самолетов. Немцы вызвали авиацию. Волохов в бессильной злобе ударил кулаком по брустверу окопа.
— Все, все кончено! — Он с болью в сердце смотрел, как немецкие летчики, пикируя, расстреливают в чистом поле артиллерийские расчеты, как бьются в судорогах раненые лошади.
Уничтожив пушки, воздушная карусель повисла над позициями и, как казалось Волохову, целую вечность поливала их свинцовым дождем. Когда самолеты ушли и немного осела смешанная с дымом пыль, немецкие танки уже утюжили первую траншею.
— Волохов! Живой?
— Живой.
— Капитана убило, ползи к нему, у него знамя полка на груди, забери и уходите.
— А как же вы, товарищ командир?
— За меня не думай, солдат, я им живым не дамся, главное — знамя, вынеси его, не дай надругаться гадам.
— Сделаю, товарищ подполковник.
— Ну вот и ладно, тогда я спокоен, верю тебе, Волохов. Вот еще, документы мои и письмо жене, выживешь, передай. Иди, немцы уже рядом.
Немецкие автоматчики, группами двигаясь за танками, добивали раненых и сгоняли в группу живых: оглушенных, контуженых, потерявших оружие, неспособных сопротивляться. Волохов дополз до лежавшего невдалеке на краю воронки капитана и, расстегнув его бушлат, забрал знамя. Он обернулся, чтобы дать знать об этом подполковнику, и увидел, как тот, кивнув ему, улыбнулся и выстрелил себе в висок из пистолета. Волохов пополз от дороги, сзади полз еще кто-то. Волохову некогда было выяснять, кто это, ясно — свой. Только выбравшись с открытого места, он остановился и дождался «попутчика». Это был Махоньков.
— А где Карев? — спросил его Волохов.
— Убит, — ответил солдат и отвернулся.
— Ты как?
— Цел.
— Тогда пошли, пока нас не заметили.
— Сколько ж мы от них бегать-то будем, а, командир?
— Пока не набегаемся.
— Или не отбегаемся. Бона, сколько уже отбегались.
— Ты чего предлагаешь?
— Да ничего я не предлагаю, надоело просто.
— Терпежа наберись, побегают и они от нас.
— Когда это будет?
— Махоньков, поверь, будет. И хватит болтать, накось, ты помоложе, знамя полка понесешь.
— Дак нет полка-то, весь вышел, товарищ командир, — горько сказал Махоньков, бережно принимая полотнище.
— Знамя вынесем — честь полка сохраним.
— Дак и не оставим же, — надежно засовывая его за пазуху, как выдохнул Махоньков и, быстро схватив винтовку, почти не целясь выстрелил.
С гортанным криком совсем рядом упал раненый немецкий солдат, пуля, вероятно, попала ему в легкое, он смотрел на них и пытался встать. Протягивая к ним руку, он что-то говорил сквозь пузырящуюся изо рта кровь.
— Бежим! — крикнул Волохов, и они побежали перелесками, не обращая внимания на выстрелы вслед.
И в этот раз им удалось уйти. Уже под Можайском они вышли на заградотряд, который останавливал отступавшие части и формировал из них подразделения в войсковую группу под командованием генерала Рокоссовского. Они вышли с оружием, документами и знаменем полка. Вопросов у офицера особого отдела к ним не возникло. Через несколько часов они были зачислены в группу истребителей танков и направлены в район Волоколамска для переподготовки и получения оружия.
— Сегодня какое число, месяц, год?
— Двадцатое октября одна тысяча девятьсот сорок первого года.
— Так, значит, вы не знали, что с двадцать второго июня этого одна тысяча девятьсот сорок первого года идет война с фашистской Германией?
Иронично улыбаясь, обнажая при этом покрытые желтым табачным налетом зубы, оперуполномоченный ОГПУ Власенков второй или третий раз произнес один и тот же вопрос. При этом он выпустил в лицо Пучинскому струю едкого дыма.