Сеятель снов
Шрифт:
Глава 3. Воспоминания о маленьких шалостях
Джейн выросла в бедной семье – каждый пенни на счету. Родителям было не до обучения детей, она так и не смогла получить образование. Однако она прочитала множество книг, выучила два языка, пока работала четыре года в семье французов, и два года в семье испанских эмигрантов. Было время, она едва не породнилась с аристократической семьёй, впрочем, она старалась не вспоминать ту давнюю историю.
В юности ей пришлось работать сиделкой у пожилого парализованного доктора философии, она ловила каждое его слово, прочла все его работы и всё то, что он рекомендовал ей прочесть. Этот больной злобный старик пытался взрастить себе на склоне жизни достойного собеседника, чтобы было не так уныло коротать вечера в своем пустом доме. Он был никому не нужен и всеми покинут. У него была
Да, у Джейн Фрай никогда не было диплома о высшем образовании, но необразованной её нельзя было назвать. Тем более, нельзя было назвать её глупой. Именно потому она никому не сказала ни слова о случившемся с ней и Джереми.
Прошёл почти год, с началом осени Джейн вновь стала одолевать необъяснимая тревога. С каждым днём эта тревога нарастала и крепла, и, в конце концов, миссис Фрай сделала своё собственное, только ей понятное умозаключение. У неё всегда была хорошая интуиция, то пресловутое шестое чувство, которое вместе с интеллектом и проницательностью не раз выручало Джейн в самые напряжённые моменты жизни.
Приближался день рождения Джереми, Джейн была уверена, что этот день не сулит ничего хорошего. Она хотела бежать подальше от Пэришей, их дома и их единственного ребёнка, чтобы никогда больше не видеть его бледное точёное лицо и не ощущать на себе его тяжёлый, недетский взгляд. Разумеется, она, пытаясь размышлять здраво, приписывала страхи своему воображению. Она наблюдала за ним исподволь, читая книги при мягком свете настольной лампы, – Джереми выглядел, как самый обычный ребёнок.
Он всегда был немного странным, замкнутым и развитым не по возрасту, но после того урагана он стал совсем другим. Раньше она не боялась его. Он был молчаливым, оторванным от мира, не привязанный ни к кому, кроме неё, но всё же это был ребёнок.
Она отлично помнила его прошлый день рождения. Помнила, как ощущение вибрирующей тревоги разбудило её в темноте, когда Джереми вторгся в её комнату и сидел на корточках возле её кровати, не издавая ни звука, смотрел, как она спит, смотрел на её лицо. Джейн знала, как причудливо и страшно порой выглядят лица спящих людей в темноте.
Однажды, когда она была ещё совсем девчонкой лет шести, она заболела гриппом и подолгу лежала ночами без сна. Кожа её болела, лоб горел, а к вечеру добавлялись лихорадка и озноб. Сестра, переболевшая гриппом ранее, спала на соседней кровати в их общей маленькой и скудно обставленной комнатушке. Тогда-то Джейн и увидела, каким жутким казалось в темноте лицо её спящей сестры. Лицо монстра, а не человека. И оно, милостивый боже, менялось. Эта страшная маска на месте красивого личика словно двигалась, изменялась, скалилась и ухмылялась. Кто лежит на кровати вместо её сестры? Кто мы есть, когда мы спим? Что за монстры выходят из наших душ, пока разум занят причудливыми сновидениями? В одну из ночей она, сжигаемая болезнью, покрытая испариной, поднялась с кровати и подошла к постели сестры. Сев на колени рядом с кроватью, она приблизилась вплотную к её лицу и лишь тогда смогла разглядеть знакомые черты её родной сестренки. Ослабленной рукой она легонько дотронулась до лба, носа и щеки сестры – всё было таким же, как всегда. Это всего лишь её сестра Молли, а никакой не монстр. Джейн вернулась к своей измятой постели, легла и, несмотря на сильный жар, пришедший на смену ознобу, накрылась одеялом с головой. Больше она никогда не смотрела на лица спящих людей в темноте. Иногда ей хотелось спросить Джереми, каким он видел её лицо тем ранним утром, пока она спала. Что за демоническую маску увидел тогда Джереми. Прикасался ли он холодными пальцами к её лицу, чтобы удостовериться, что это его няня спит в своей кровати, а не жуткий монстр, злобно ухмыляющийся окружающему мраку. Мысль о том, что Джереми мог прикасаться к её лицу, пока она спала, заставляла Джейн содрогнуться. Не от страха, скорее от отвращения. Думать об этом ей не хотелось и, само собой, она была уверена, что никогда так и не спросит Джереми, каким он видел тогда её лицо. Но она спросит. Перед своей смертью Джейн спросит его об этом. И он ответит ей.
Размышляя о приближающемся дне рождения Джереми, Джейн вспоминала, как он рассказал ей, что увидел во сне прошлогодней ураганной ночью. Она думала об этом всякий раз, когда Джереми пристально смотрел на неё или брал за руку на прогулке. Она была почти уверена – Джереми знал, каких неимоверных усилий стоило ей не отворачиваться от него, когда он начинал играть с ней в гляделки. Каких усилий ей стоило не отдергивать руку, когда он осторожно и почти вежливо дотрагивался до неё. Что-то мимолётное проскальзывало в его чертах, изгибе рта, прищуре глаз, и Джейн каким-то образом знала, что Джереми всё понимает. Однако она также знала, чувствовала, что до конца понять её Джереми не может. И то же шестое чувство – это могло быть только оно, подсказывало, что Джереми не может понять и прочитать её до конца только по одной причине. Джейн не видела снов. Уже много лет её ничего не снилось.
В тот день, год назад исчезла кошка Дианы Пэриш. Перевернули весь дом, обошли все ближайшие переулки, даже вывесили объявление о пропаже с просьбой вернуть животное за вознаграждение. Диана не скупилась на истерики. Уолден Пэриш сначала язвительно посмеивался над женой, потом всё чаще начал громко и даже в присутствии посторонних посылать её «к чёрту с её паршивой кошкой». Только Джереми выглядел абсолютно счастливым. Как будто все невзгоды семьи обходили его стороной, и ему не было никакого дела до этой самой семьи.
Она не могла забыть, как однажды во время прогулки Джереми кормил голубей хлебными крошками. Он делал это машинально, мысли его блуждали где-то далеко, и Джейн спросила его, в чём дело. Тогда он окончательно разрушил её хрупкие надежды полюбить его, перестать отталкивать от себя, хотя, вполне возможно, Джереми именно этого и добивался. Безо всяких эмоций он ответил ей, что хочет жить отдельно от родителей, потому что от матери постоянно разит виски, а отец перетрахал стольких женщин, что наверняка подхватил какую-то заразу. «Они оба мне противны. А ещё я удивлен, какую силу имеют деньги и какими доступными могут быть женщины». После чего он улыбнулся и добавил: «Я рад, что вы всегда знали себе цену. Тем более, глядя на моего отца, я думаю, что с некоторых богатеев надо брать втридорога». Эти слова настолько ошарашили Джейн, что она выронила свой чёрный зонт, сумку и остатки сладкой булочки, предназначавшейся птицам, размахнулась и ударила Джереми по щеке своей изящной ладонью. Осознание сделанного пришло не сразу. Негромкий шлепок, казалось, оглушил голубей, они как по команде оставили драгоценные крошки на влажном тротуаре и разлетелись в разные стороны подальше от странной парочки.
Она ударила его не от обиды и злости. То, что прозвучало из уст мальчишки, совершенно не вписывалось в её представления о детях, жизни, рациональном порядке и ходе вещей. Она не хотела его наказать, примитивно и глупо отомстить, поддавшись сиюминутному порыву, или поставить на место. Скорее, она пыталась как-то отогнать, стряхнуть, смахнуть всё странное, ненормальное, пугающее, иррациональное, что было в нём. Если Джейн было холодно, она закрывала окно или укрывалась одеялом, если её мучила жажда, она выпивала стакан воды, если шёл дождь, она открывала зонт. Но она понятия не имела, что делать с Джереми. В тот день он застал её врасплох, атаковал безжалостно и внезапно.
Да, это был тот момент, пожалуй, второй или третий момент в жизни Джейн, когда она дала волю чувствам и поддалась сиюминутному порыву. С того дня Джереми раз и навсегда взял верх над ней. Они оба это понимали. Её несдержанность послужила равнодушным рукопожатием двух враждующих империй, заключивших дипломатическое соглашение о ненападении и сотрудничестве, когда того потребует одна из сторон соглашения, конечно же этой стороной всегда будет только Джереми.
Она знала его секрет. Джереми – никакой не ребёнок, ему чужды детские чувства и переживания, чужда детская наивность и хрупкость, чужда привязанность и любовь к родителям. Самое жуткое, что Джейн видела в нём, с каким равнодушием он говорил или совершал по-настоящему злые слова и поступки, не испытывая при этом ни гнева, ни злости, не испытывая вообще ничего, кроме, возможно, любопытства.
Да, Джереми очень любил экспериментировать с людьми. Дети – сверстники не интересовали его, а вот взрослые, безусловно, будоражили его воображение. Джереми нравилось манипулировать людьми, он быстро научился как правильно это делать и делал с удовольствием. Хотя, в общем-то, все дети, так или иначе, манипулируют взрослыми, особенно своими родителями, но Джереми – совсем другой случай. Он никогда не устраивал скандалы в магазинах по поводу игрушечного робота или шоколадной конфеты, не кричал и не плакал, чтобы получить желаемое. Но он делал такие вещи, от которых у многих людей зашевелились бы волосы на голове. К слову, однажды произошел интересный случай в доме Пэришей.