Сэйл-мастер
Шрифт:
— Растеряла половину навыка. Надо будет гаммы погонять, инструмент разыграть как следует. Но не зря в такую даль пёрлись, — подытожила суперкарго.
«Не буду говорить Саньке» — решил для себя Белобрысов, тихонько подымаясь назад на палубу.
Интерлюдия с художником
За окном мокли зеленые листья вперемешку с желтыми на фоне белой штукатурки Золотых Башен. Они там торчали, как украшение на торте — нелепые, но кому-то нужные. Дождь что-то шептал березам за распахнутыми створками окна, а те благосклонно внимали. Август.
Сандра
«Ну что ты за мной ухаживаешь, будто я ребенок или больной? — говорит он, принимая дымящуюся чашку из ее рук. — Просто небольшая простуда. Кстати, ужасно получилось, — продолжает, отхлебывая. — Приторно». И допивает до конца, морщась, от того, что слишком горячо.
Сандра тихонько улыбнулась дождю и сказала вслух, как будто продолжала тот, давным-давно отзвучавший в этой самой комнате диалог:
— Если ты не ребенок и не больной, не капризничай.
«Ты потом сыграешь мне?
— Ты же все равно не оценишь.
«Да ладно. Я способен отличить одну мелодию от другой».
— Это все, на что ты способен в плане восприятия музыки.
«Прекрати. Тебе все равно нравится играть для меня», — он говорит это не язвительно, как можно было бы подумать; с мягкой, извиняющейся улыбкой. Его запястье двигается по блокноту, лежащему на коленях, быстро набрасывая летящими линиями силуэт: распахнутая створка окна, женщина в мешковатых брюках и обтягивающей майке облокотилась на подоконник, в руке сигарета, на запястье — с пяток браслетов. Вот живая девушка сдула со лба челку — и та, что на рисунке, немедленно скопировала ее выражение лица.
— Конечно, мне нравится играть перед публикой. Я тщеславна.
Теперь, в настоящем дне, при настоящем дожде, этот набросок лежал, одним из многих, в чемодане под кроватью. Там было то, что не удалось — или рука не поднялась — продать из картин и набросков.
Одну комнату Сандра сдавала — она ей была не нужна во время полетов, а зачем квартире пропадать?.. Район хороший, в Пирс-Арден, несмотря на отсутствие пляжа, летом народу приезжало в количестве.
Но большая комната, та, что раньше была студией и чаще всего спальней, в отсутствие Сандры оставалась закрытой и запечатанной. Здесь все было ровно так же: картины на стенах, два мольберта, большой и маленький, в углу, маленький гончарный круг, на стенах — благожелательные надписи и пентаграммы. Только ящики с красками и кистями, равно как драпировки, убраны в чемоданы и под кровать.
Когда Сандра бывала дома, она спала на этой кровати и курила у этого окна.
Говорила ей сестра Психея: не бросай школу, не выходи замуж в шестнадцать лет. В общем, наверное, права была. Но Сандре тогда считала: нельзя терять ни года, ни месяца, ни дня.
И Сандра тоже оказалась права. Еще правее, чем думала.
Девушка щелкнула пальцами левой руки, испепеляя сигаретный окурок. Год прошел, а мира в душе нет и не было. Можно сколько угодно изображать смирение — но сердце все равно рвет на части от несправедливости бытия.
В общем, простая история: менши без магических способностей вообще живут недолго. А еще они часто умирают. От врожденных
Но почему, черт возьми, тогда? Почему именно он?.. Когда кого-то сбрасывает за борт при абордаже налетевшим шквалом, когда отказывают кристаллы и корабль утрачивает поле, чтобы тут же выпасть из эфира и потерять весь воздух в безжизненном космосе — это знакомо и понятно. Всех нас однажды поглотит бездна, все мы выбрали сами свою судьбу. Но почему он? Он ведь просто рисовал, он жизни без этого не мыслил. Он мог бы…
Мысли прокручивались одна за другой, и хотелось не то выматериться, не то схватить кровать и бухнуть ее об стену, не то схватить скрипку и играть, играть, играть — пока клокочущие внутри слезы не прорвутся наружу, пока не упадешь на кровать и не завоешь в бессильной тоске. Сандра не поддавалась. Уже пробовала, хватит.
Она знала, что это пройдет. Август. Ничего личного.
Кассандра достала из кармана широких штанов портсигар и выщелкнула еще одну сигарету. Всего лишь третью.
Глава 20,
о Дне рождения Людоедки
— …Мы идем на Майреди, о, my baby, I'm ready [50] , жди меня жди,
Пьяным туманом, солнечным пляжем, берегом Летней Любви… — отчетливо напевала себе под нос Катерина, гремя посудой на камбузе.
Сашка подумал, что некоторые люди могут под настроение петь как очень хорошую музыку, так и очень плохую, не делая между различий.
50
О, детка, я готов (англ.)
Стол в кают-компании непривычно замер под белоснежной скатертью. Наверное, бедняга боялся пошевелиться, чтобы не спихнуть великолепие праздничного чайного сервиза — а может быть, испугался новеньких стальных столовых приборов. Последними особенно гордилась Людоедка: не хуже, чем в богатых домах. Посуда, на которую нельзя наложить заклятие, всегда ценилась выше серебряной.
По центру возвышалась трехлитровая бутыль зеленого стекла. Даже через плотно притертую крышку содержимое шибало в нос крепким спиртовым духом, горькими степными травами и еще чем-то, непонятно-щемящим. Вокруг нее выстроился эскорт бутылок поскромнее: нашлось тут и нежно любимое домовым «Северное сияние», и клубничный ликер — тайное пристрастие Сандры, — и бутылка джинна, пожертвованная капитаном из личных запасов.
У Белки от смешения запахов слеза наворачивалась, и отчаянно хотелось чихнуть. Белка терпела. Сидела в уголке дивана с книгой в руках. Ароматы готовящейся еды казались почти осязаемыми, не хуже эфирных течений, когда чувствуешь их всем корпусом.
Пятнадцать минут назад она оставила штурвал: в расчетной «точке спокойствия», где нет ни течения, ни эфирного ветра. Раньше, пока двигательные кристаллы не открыли, такие места в эфире считались проклятыми. И правда — паруснику, попавшему в «карман» приходилось несладко. Особенно, если уже набранная скорость не позволяла пройти штилевую зону на инерционном ходу.