Сезам

Кожедуб Алесь

– А что такое?

Александр сделал хороший глоток.

– Тогда бы он подписывался просто: «Е. Буев», – объяснил я. – И точку после «е» не ставил бы.

– Нальешь стакан, – внимательно просмотрел на меня Буев, – расскажу, как я стал Буевым.

Я сходил к бочке и принес три полных стакана.

– Как только мне исполнилось шестнадцать, – стал рассказывать Буев, – я купил в магазине бутылку водки и пошел в паспортный стол. Там дядя Коля работал.

– Родственник? – догадался Ларчиков.

– Дальний.

И он мне исправил «з» на «б».

– Да ну? – удивился я.

На самом деле меня интересовало, как это шестнадцатилетнему сопляку продали бутылку водки. У нас в Новогрудке это было исключено.

– В нашем поселке всем продавали, – пожал плечами Буев.

– В каком поселке? – спросил Ларчиков.

– На Урале, – не стал вдаваться в подробности Виктор. – И вместо Зуева я стал Буевым.

– Теперь тебе надо снова покупать бутылку водки и Виктора менять на Евгения, – сказал я. – Если уж становиться писателем, то настоящим. Как Бунин.

– Бунин в своем имени после «и» всегда добавлял «в», – проявил странную для редактора молодежных программ осведомленность Ларчиков.

– Действительно, – повертел в руке пустой стакан Буев. – Я как-то не подумал.

– О Бунине или о себе? – спросил я.

– Зачем ему о Бунине думать? – тоже заглянул в свой стакан Ларчиков. – Добавлять будем?

– Я пошел на обед, – сказал я. – Надо было все-таки сухеньким ограничиться.

– После обеда поспишь часок, и все пройдет, – успокоил меня Ларчиков.

– После обеда я собирался на Карадаг.

Мы все уставились на профиль Волошина на Карадаге. По обыкновению, он смотрел в небо и размышлял о вечном. Не то, что мы, твари земные.

– Поехали завтра в Новый Свет, – предложил Буев.

Как всякий начинающий автор, он, во-первых, был туп, а во-вторых, громогласен. На нас оглянулись все пьяницы, толпившиеся у бочки.

– Там шампанское, – понизил голос Буев. – Говорят, хорошее.

Пьяницы снова загалдели. Шампанское их не интересовало.

– Ты был в Новом Свете? – посмотрел на меня Ларчиков.

– Нет, – сказал я.

– И я нет. А на чем мы туда поедем?

– На автобусе! – снова стал громогласен Буев. – Отправляется в десять двадцать. Как раз успеешь позавтракать.

Он еще раз дал мне понять, насколько я отличаюсь от простых смертных. В худшую сторону, разумеется.

– А поехали! – сказал Ларчиков. – Здесь даже девицы уже надоели.

Девицы на коктебельском пляже мне нравились, но возражать я не стал. Чай, и в Новом Свете живут люди.

2

– Чем кормили? – спросил Буев, когда мы на следующий день встретились у автостанции.

– Кашей, – отозвался я. – И рыбой.

– С картошкой? – уточнил Виктор.

– Конечно.

Буев каждый день спрашивал меня о блюдах, которые подавали в столовой Дома творчества. Вероятно, таким образом он приуготовлял себя к жизни, которая наступит после того, когда его примут в Союз писателей. Меня же вот приняли.

– В этот автобус мы не влезем, – сказал я, наблюдая, как двое крепких мужичков через заднюю дверь утрамбовывали пассажиров, в основном теток с кошелками. Передняя дверь уже была закрыта.

– Еще как влезем! – заржал Буев. – Первым лезешь ты, вторым я, последним Сашка, он самый здоровый.

И мы каким-то образом действительно втиснулись в салон ЛАЗа.

«На кой ляд сдался мне этот Новый Свет? – подумал я, ощущая, как чья-то сумка пытается выдавить из меня завтрак. – Лежал бы себе на пляже, флиртовал с Зинкой».

Зинка отдыхала в «Голубом заливе», но загорать приходила на литфондовский пляж. Вероятно, она, как и Буев, приуготовляла себя к какой-то другой жизни. Я делал вид, что не подозреваю об этом. Зинка была симпатичная, правда, чуть перезревшая хохлушка из Мелитополя. Писателей она видела впервые в жизни, но нисколько их не боялась. Тем более, таких мелких, как я.

Через пару километров пассажиры в автобусе утряслись и расположились, как шпроты в банке, строго бочками друг к другу. Кошелки и сумки тоже распихались под сиденьями.

– Ну вот, – пропыхтел мне в ухо Буев, – а ты, дурочка, боялась.

Определенно, они с Зинкой одной породы.

На въезде в Новый Свет автобус тормознули какие-то граждане с повязками дружинников на руках.

– Пассажирский сбор за въезд на территорию заповедника! – объявил дядька с усами, вероятно, старший у них. – По сорок копеек с носа!

– Это за что ж такие деньжищи?! – взвилась тетка, массировавшая меня своей сумкой. – Я, может, вообще местная!

– Предъявишь паспорт – проедешь за просто так, – хладнокровно парировал усатый.

Паспорта, конечно, у тетки не было. После долгих препирательств пассажиры скинулись по сорок копеек и отдали мзду бандитам в личине дружинников.

«Дело пятигорского Провала бессмертно, – подумал я. – Но там Остап брал все-таки по десять копеек с носа».

Автобус газанул, и мы въехали в Новый Свет.

– А что это он такой задрипанный? – спросил Буев, вертя головой. – Коктебель намного приличнее.

– На самом деле он Планерское, а не Коктебель, – поправил Буева Ларчиков.

Иногда эрудиция коллеги по редакторскому цеху меня поражала. Причем чаще всего она проявлялась в областях, далеких от голубого экрана.

– А почему все говорят – Коктебель? – покосился на него Буев.

– Потому что неучи, – ответствовал Ларчиков. – Вот мы с Алесем не говорим.

Я промолчал.

Поселок действительно производил жалкое впечатление. Но большевики не только винокурню императора довели до ручки. У них и блестящий Петербург стал ободранным Ленинградом. Одна «Аврора» всегда надраена.