Сезон дождей
Шрифт:
– Поначалу приведи себя в порядок, – насмешливо предложил Лева.
– А у тебя в ванной есть зеркало? – спросил Евсей и в ответ на удивленный взгляд товарища добавил: – Я боюсь зеркал. Они показывают другого человека.
– Ты и впрямь принял лишнего, дружок. У меня оно в стороне от раковины.
– Очень хорошо, – кивнул Евсей и скрылся за дверью ванной комнаты. Боязливо покосившись на зеркало, Евсей приблизился к раковине и открыл кран.
Струйка студеной воды клюнула дно раковины и застыла тонкой беззвучной сосулькой. Евсей горячей ладонью перерубил сосульку, расплескав быстрые
Хмель проходил. Собственно, Евсей стал трезветь после того, как его не впустила в трамвай крикливая кондукторша. Она сразу оценила его состояние и тигрицей бросилась к двери вагона. Сорвала с головы Евсея шапку и швырнула на улицу. Тем самым заставив его выйти. Евсей отыскал шапку в сугробе, притулился на скамейке остановки и просидел минут тридцать, а то и больше. Тогда хмель и стал проходить.
– Неожиданный визит, неожиданный, – Лева стоял на пороге ванной.
– Признаться, и для меня самого неожиданный, – ответил Евсей.
– А говоришь, есть дело.
– Есть. Но о деле я подумал, когда оказался неподалеку от твоего дома. Слушай, у тебя найдется выпить? Чувствую, трезвею, а неохота.
Лева Моженов кивнул. Знакомое состояние – легкое похмелье, жизнь видится игрой, проблемы пропадают, что и говорить: распрекрасное состояние легкого опьянения.
С некоторых пор Лева Моженов жил один. Объявление о его разводе было опубликовано в «Вечернем Ленинграде», и Евсей объявление прочел. Как раз в одном из номеров газеты, где печаталась его заметка. Потому и прочел, а так он «Вечерку» не читал, не любил. Давно это было, года два назад, если не больше.
– Ты что, один живешь? – бросил он.
– А ты не знаешь? – с веселой подозрительностью обронил Лева.
– Знаю, – признался Евсей, – читал в «Вечерке».
– Многие читали. Пытался тиснуть объявление в кукую-нибудь затруханную газетенку, ведомственную. Но бывшая подруга поставила условие – в «Ленинградской правде» или в «Смене». Пусть люди знают, какая она стерва – разводится с таким ангелом, как я. Еле уговорил ее на «Вечерку». Хотя именно ее и читает народ, в очередь выстраиваются у киосков. А приличные люди пренебрегают – дурной тон.
– Как сказать? «Вечерку» почитывают, – Евсей почувствовал себя уязвленным, он свои заметки печатал в основном в «Вечерке», куда их брали более охотно. – А вообще унизительно выносить свою жизнь на всеобщее обсуждение.
– Такая страна, – согласился Лева. – Помню, когда увидел объявление напечатанным, то испытал к себе какую-то брезгливость. Словно голым меня протащили по городу. Так, вероятно, таскали в средние века по решению суда инквизиции.
– Ну и что?! Кто-нибудь пришел на ваше бракоразводное судилище? Тебя же полгорода знает.
– Генка Рунич нагрянул. С шампанским. Увидев его в суде, я расстроился. А потом, после развода, открыли бутылку, я даже обрадовался. Так что, когда соберешься разводиться – Рунич не подведет.
– С чего ты взял, что я собираюсь разводиться? – насторожился Евсей.
– Слышал, у тебя какие-то нелады.
– Слышал?! – поразился он. – От кого?
– Не помню. То ли от того же Рунича,
– Вот еще! А она тут при чем?
– Чувиха! – исчерпывающе подытожил Лева.
Весь разговор Лев Моженов вел в хождении по квартире.
«А он не очень стесненно живет», – думал Евсей по мере того, как на столе, покрытом красивой модной клеенчатой скатертью, хлебосольно и щедро появились тонко нарезанные овалы дорогущей копченой колбасы, ломтики сыра «со слезой», анчоусы – тоже деликатес не на каждый день. А главное – коньяк в мудреной вытянутой бутылке и конфеты «Мишка на Севере». И сама гостиная – с высоченным потолком с узорной лепкой по периметру, со стенами, укрытыми рельефными светлыми обоями, с изящным, под красное дерево, сервантом, за стеклами которого мерцали в электрическом свете кованой старинной люстры множество хрустальных и фарфоровых предметов. С тяжелой золотистой портьерой, ведущей, вероятно, во вторую комнату. С паркетным полом, чистым, не по-холостяцки надраенным. Гостиная как-то не вязалась с образом лабуха Левы Моженова, некогда бесшабашного стиляги с Невского, джазиста и картежника. Об этом напоминал лишь черный футляр трубы, лежащий среди груды глянцевых нотных листов, журналов и газет на старинном фортепиано с бронзовыми, покрытыми зеленой патиной канделябрами-подсвечниками.
Евсей одним глубоким глотком осушил рюмку с коньяком. Прислушался к себе, точно пытаясь убедиться в новом приливе хмеля к его трезвеющему состоянию.
– Ты сейчас похож на суслика в ожидании опасности, – Лева пригубил свой коньяк и поставил рюмку на стол.
– А еще?! – Евсей пододвинул рюмку вплотную к бутылке.
– Лучше чем-нибудь закуси, – предложил Лева, наполняя рюмку товарища.
Евсей согласно кивнул и поддел вилкой кружочек колбасы. Поискал взглядом, приметил хлеб и, соорудив бутерброд, положил его на край тарелочки. Взял рюмку, но пить воздержался, поставил ее подле тарелочки.
– Понимаешь, старик, я женился как-то дуриком, – проговорил Евсей. – Да и она, Наталья, если честно, вышла за меня тем же дуриком, случайно.
– Если бы все, кто женится дуриком, подали на развод, газеты города выходили бы два раза в день.
– Мы с ней разные люди, – Евсей согнул руку в локте и подпер ладонью щеку.
– В чем разные? – сухо спросил Лева.
– Во всем, – с готовностью ответил Евсей. – Интеллектуально. Разные, разные.
– Ой ли?! Мы с ней не очень-то и знакомы. Но мне кажется она вполне современная чувая, выпадает из толпы. Я уж молчу о ее внешности. У нее много общего с моей бывшей женой.
– Что ж вы тогда разошлись?! – ехидно спросил Евсей.
– Потому и разошлись, что я рядом с ней чувствовал себя болваном, – след шрама над правой бровью Левы Моженова загустел сизым отливом. – Не по мне была такая роль. А я все пытался встать над нею, поэтому бузотерил и выпендривался.
– Однако! – Евсей сунул обе руки под стол и сжал кисти коленями. – И куда же она делась, твоя бывшая жена?
– Вышла замуж, переехала в Саратов. А мне оставила квартиру. Я ведь детдомовский, сирота. Закончил музучилище Римского-Корсакова, жил в общаге. А она училась со мной, только на дирижерско-хоровом.