Сезон дождей
Шрифт:
Евсей Наумович физически ощутил тяжесть тоски, сдавившей грудь. И, чтобы избавиться от этого состояния, он широко раскрыл рот и громко, в голос, всем горлом – откуда-то от диафрагмы, от пупка, из желудка – исторгнул что-то, напоминающее рык раненого зверя.
– Ты родился месяца через два после нашего с ним знакомства, – проговорил Евсей Наумович. – Иначе я бы решил, что он и есть твой отец.
– Серьезно? – усмехнулся Андрон.
– Вполне, – Евсей Наумович смотрел поверх плеча сына на широкое окно.
Капли дождя морщили
Они сидели в кафе, на самой оконечности Манхеттена, в Беттери-парке. Крупные океанские чайки, пролетая мимо, нищенски заглядывали в окно злыми глазами.
Евсей Наумович только что все рассказал сыну. И последняя фраза была произнесена им помимо воли, как-то сама по себе. Он интуитивно чувствовал, что Андрон знал об отношениях между матерью и Эриком и откровения отца не были для него неожиданностью. Хотя бы потому, что за все это время Андрон ни разу не спросил об Эрике, человеке, которого уважал как ученого-физика. А ведь Эрик считался самым близким человеком семьи Дубровских в той, прошлой жизни Андрона, с самого его детства.
– Ты вроде собирался купить себе плащ? – Андрон собирал вилкой разбросанные по широкой тарелке остатки золотистых стружек картошки-фри. – Что, ничего подходящего?
– Да. Пока ничего не присмотрел.
– А где ты был?
– Заходил в «Мартин», что на Кеннеди-бульваре.
– Лучше загляни в «Мейсис». Или в «Сакс». Непременно что-нибудь подберешь. Надо тебе пойти с Галей, она все знает.
– Гале и так достается. Сам справлюсь. А нет – присмотрю в Питере. У нас сейчас выбор почище вашего, полки ломятся от всякого товара.
– Говорят, у вас все дороже, чуть ли не в два раза. Хотя зарплата намного меньше.
– Да, это так, – согласился Евсей Наумович и, не удержавшись, добавил: – У нас все делается через задницу. Такой, бля, капитализм.
– Как ты там живешь, не понимаю, – вздохнул Андрон.
– Так и живу. Привык.
– Переехал бы сюда. Галя собирается своих вывезти из Волгограда. И ты бы перебрался. Что тебе там делать, одному?
– Раньше надо было, – махнул рукой Евсей Наумович. – Да, ладно. Каждому свое…
– Никогда у вас не наступит порядок – такая судьба у страны.
– Как знать! Не будем об этом, – Евсей Наумович оглядел стол.
Так он и не попробовал лобстер, большого сочного рака, клешни которого, не уместившись, живописно свисали с блюда. А предупреждал, что не станет есть. Но Андрон настоял, хотел угостить отца океанской диковинкой.
– Ты бы распорядился насчет чая, – проговорил Евсей Наумович.
Андрон подозвал официанта.
Немолодой и статный негр, учтиво уточнив заказ, с достоинством удалился.
– Я все хотел тебя спросить, – начал было Евсей Наумович, но Андрон его перебил:
– Если ты о тех сорока пяти тысячах долларов, то я разговаривал со своим товарищем.
– Спасибо. Меня это очень беспокоит.
– Не волнуйся. Все будет в порядке.
– Я верну через несколько месяцев.
– Не беспокойся. Раз надо, значит, надо.
Евсей Наумович опасался расспросов сына, но Андрон молчал.
Характер, как у Натальи, – кремень, подумал Евсей Наумович, помнит как я осадил тогда его любопытство.
Внезапно его охватило сильнейшее желание рассказать сыну о своих злоключениях в Петербурге. Просто неудержимое желание, подобно подкатывающейся к горлу тошноте. И, чтобы справится с искушением, Евсей Наумович поджал пухлые, не теряющие с годами форму, губы. Словно залепил чем-то рот.
– Что с тобой? – спросил Андрон.
– Нет, ничего, – помолчав, ответил Евсей Наумович.
– Так я и не понял, почему мама настояла на твоем приезде, – вздохнул Андрон. – Тайну она унесла с собой.
– Никакой тайны, – не удержался на этот раз Евсей Наумович, – Хотела, чтобы я помог ей избавиться от страданий.
Андрон резко отвернулся, положил локоть на спинку стула.
– Именно так, – с безрассудным упоением подтвердил Евсей Наумович, будто желая отомстить Наталье за свое вчерашнее ночное унижение. – У нее хранилась какая-то хреновина, где-то в туалете. Она хотела, чтобы я. Но так, чтобы она не знала. Самой ей на это не решиться, а я, мол, мог. Вот меня и затребовала. Вероятно, думала, что я способен на такое, – мстительно продолжал Евсей Наумович, испытывая какое-то мазохистское удовольствие и, не удержавшись, добавил сварливо: – Надо было ее Эрика пригласить, раз у них такие отношения.
Андрон убрал локоть со спинки стула, сел ровно и, обхватив голову руками, принялся пощелкивать пальцами по бледной глади своей плеши на темени.
– Мама ненавидела Эрика Михайловича, – Андрон, с вывертом из-под руки, посмотрел на отца.
– Вот как? – криво усмехнулся Евсей Наумович.
– Незадолго до твоего приезда Эрик Михайлович звонил по телефону. Он был в Калифорнии, в Стенфордском университете, и хотел заехать сюда, повидаться. Я передал маме. Она категорически запретила.
– Еще бы. В том ее состоянии.
– Она сказала, что ненавидит его, – продолжал Андрон. – Просила так и передать.
– И ты передал.
– Да. Так и передал. Мама закляла меня своей жизнью. Я не мог иначе. Так я и сказал Эрику Михайловичу.
– А он что?
– Повесил трубку. Вообще их отношения давно прервались. Еще когда мы жили в Бруклине. Куда он и присылал свои письма.
– Которые хранились у изголовья ее кровати.
– Это ничего не значит. Просто они лежали в тумбе, как и прочий хлам: старые счета, банковские отчеты, распечатки переговоров. Не знаю, откуда у Эрика Михайловича оказался номер здешнего телефона.