Сезон Хамелеона
Шрифт:
– Павлик, ты меня обижаешь…
– Когда ты зовёшь меня Павликом, то возникает ощущение, что я разговариваю с мамой! Какое-то Зазеркалье!!
– Хорошо, не буду, если приедешь!
– Танюш, ну перестань! У нас, действительно, очень трудный выпуск! Ничего не готово, не представляю, как будем играть! Постоянно только об этом и думаю! А ты – приезжай, приезжай…
– Я не буду мешать тебе вживаться в роль!
– Что за глупости! Никто никуда не вживается!!
– Так в чём же дело? Ты ведь даже не звонишь!
– Вот сейчас поем пельменей, от которых уже, наверное, осталось сплошное месиво, и сразу
– Да бог с ними, с пельменями! Давай я приеду и приготовлю тебе нормальный ужин!! – гордыня Таньке была несвойственна.
– Нееееет!!! – видимо, слишком громко выпалил я, судя по открывшейся Лениной двери и высунувшейся оттуда длинной ушастой Мулиной морды. Надо будет потом поинтересоваться, не фраза ли великой актрисы из старого фильма «Подкидыш» вдохновила моих соседей на столь необычное для собаки имя. Все человеческие обитатели квартиры, судя по всему, не выглянули в коридор на мой крик, руководствуясь петербургской тактичностью.
– Только не надо, пожалуйста, на меня орать!! – голос на другом конце провода, сменивший милость на гнев, оборвался короткими гудками.
Приехали – обиделась…Мне кажется, что ссоры между мужчинами и женщинами предвосхитить невозможно – они предначертаны свыше… В них есть что-то от непрогнозируемого живого творчества: иногда вот прямо даже хочется из каких-нибудь пакостных побуждений спровоцировать размолвку, но не выходит, хоть расшибись, а, порой, конфликт вспыхивает, буквально, на ровном месте, причём, молниеносно и настолько необъяснимо, что потом, на какое-то время, забываешь, как ходить, говорить, думать, дышать…Но, видит бог, Танька, сама того не ожидая, нанесла мне удар в больную точку: где приехать, там и остаться на ночь; где переночевать, там и «я у тебя поживу с недельку»… А потом, глядишь, и с мамой придется знакомить – ну уж дудки! Одного неудачного брака мне хватит, как говорится, на всю оставшуюся…Хотя, с другой стороны, ночую же я иногда у Танюхи, и до сих пор у неё в ванной не появляется ещё одна зубная щетка… Впрочем, что-то мне подсказывает, что по поводу моего гипотетического переезда к ней с вещами она бы не возражала…
Блин, пельмени!!! По-моему, я это даже гаркнул на всю квартиру – Лена вновь привычно принялась затаскивать в комнату своего крайне любопытного и неравнодушного ко всему пса. Спринтерский мой рывок в кухню оказался тщетным – в кастрюле зловеще дымила масса неопределённого цвета… Спасибо тебе, Танюш, за убитое настроение и испорченный ужин… Можнопоступить парадоксально и всё-таки нагрянуть к обиженной подруге на предмет оливье и женской ласки, но, назначенные назавтра в одно и то же время, репетиция и съёмка висели надо мной дамокловым мечом, и к любовным приключениямсейчас совершенно не располагали… Ладно, дойду до «24 часов» и куплю ещёодну пачку «Крестьянских». Заодно прогуляюсь, мозги проветрю – может, идея какая посетит насчёт разведения театра и кино в моей завтрашней судьбе. К тому же, свежий и теплый пока ещё сентябрьский воздух будет уж точно поприятнее устроенной мной дымовой завесы…
Открыв на кухне окно и поставив кастрюлю отмокать в раковину, я взял из комнаты куртку и зашагал к входной двери, неизменно провожаемый отрывистым лаем. Да, Муля, умеешь ты нервировать…
4
– Ивецкий!
– Гений!!! Господи, гений!!! Феллини!!! – Венька спрыгнул в зрительный зал и на четвереньках припустил к взвинченному Лисицыну. – Бедный вы мой, как же вам тяжело с нами!! Как вы мучаетесь!! Как страдаете!! Тратите свое драгоценное здоровье на тёмных бездарей!! – добравшись до режиссёра, Ивецкий принялся целовать ему ботинки. – Простите нас, гений!! Федерико!! Бедный мой!! Ничего не могу с собой поделать!! Не могу молчать!! – извивающийся на полу заслуженный артист России был неотразим. – Гений, и всё тут!!! Аааааа!!! Я сейчас с ума сойду от этой близости!!! Потерпите нас ещё немного, Федерико!!! Гееенииий!!!
Обезоруженный, профессор хохотал, как ребёнок, пряча от Веньки свои некрепкие ноги, но тревожные нотки предпремьерного психоза ещё сохранялись в его чуть повеселевшем голосе:
– Пикулик!Паша! Выпрямитесь, наконец!! Что вы сегодня скрючились в три погибели?! Вас что-то беспокоит?!
– Ну да, живот болит с утра…Принял «но-шпу», думал отпустит… куда там, – я скорчил гримасу и опустился на корточки…
– Может вам полежать, а мы пока прервёмся? – реакцией на любую новость у Лисицына было объявление перерыва.
– Не знаю… Ноет, прям, невыносимо…
– Может быть, у вас это на нервной почве… Завтра же, всё-таки, генеральный прогон, –освободившись от притязаний Ивецкого, режиссёр двинулся к сцене.
–Это, Пашенька, возрастные изменения в организме! Звоночек тебе! – завершив дивертисмент с подостывшим гением, Венька в статусе триумфатора вернулся на подмостки. – Пора уже, солнце моё, прекращать по ночам-то дуроплясить!
– Слушай, вообще-то, не смешно, – я обвил руками предмет обсуждения и прижался подбородком к груди.
– Вот тебе «нурофен», активированный уголь и «но-шпа», – тут же с горсткой таблетоки стаканом воды подскочил помощник режиссёра Сева Белкин.
–«Но-шпу» я уже сожрал сегодня, говорю же…Два раза, – не разжимая рук, я медленно и осторожно растянулся на полу.
– Прими ещё раз, хуже не будет!
– Белкин, ты что, врач?! Может, ещё и морфий предложишь? – я, застонав, свернулся калачиком.
– Пашка, давай в гримёрку! Полежишь, грелку на брюхо положим, – Каштанов, отпихивая Севку, попытался поднять меня на руки.
– Гриня, ты очумел, что ли?! Я же не инвалид! – вырываться мне пришлось долго, так как друг мой был решителен и настойчив. – И так-то больно, а ещё с тобой бороться приходится!
– Правильно! Потому что не надо со мной бороться!
– Вот спасибо-то!! От твоей логики сразу полегчало!!
– Паша, а у тебя болит желудок или низ живота? – не могла не вмешаться Ира Алдонина, впрочем, как и все участники спектакля, поспешившие плотным кольцом окружить моё эмбрионообразное тело и не преминувшие выразить крайнее беспокойство по поводу моего состояния.