Сезон Хамелеона

Лучко Михаил

Лисицын показался мне сегодня на глаза всего один раз. Или я ему, если будет угодно. Причём, встреча эта выглядела абсолютно формальной – «Федерико» хмуро бросил мне перед спектаклем какую-то короткую напутственную фразу, сопровождаемую коньячными выхлопами, и исчез. Интересное наблюдение: в трезвом состоянии он всегда говорил неистовыми монологами, а сегодня был краток и неэмоционален. Странно…Я-то, наоборот, выпивая, становлюсьвеселее,общительнее, да что там говорить, приятнее во всех отношениях. Кстати, немалая доля успеха многих премьер связана с предощущением актёрами праздника в буквальном смысле слова, когда все участники выпуска прекрасно понимают, что в буфете их ждут накрытые столы.

Правда позднее, на том самом банкете, после двух-трёх тостов, когда возбуждённые коллеги начали говорить громко и одновременно, я был, как раз, подобно исчезнувшему профессору, молчалив и невесел.

Почему честные и по-настоящему глубокие спектакли у нас проходят при полупустых залах? А сегодняшнее румяное детище приметсяс радостью демонстрировать свою наготу, наслаждаясь неизменными аншлагами…И, в последующие даты этого спектакля, я каждый раз буду просыпаться с мыслью: «Блин! Сегодня же «Уловка!!!» Господи, за что!!!». Самое смешное, что наша неприкрытая нелюбовь к вышеуказанному «шедевру» нисколько ведь не смутит почтеннейшую публику – зрители упорно будут, что называется, «голосовать рублём». А, к примеру, «Предательство» Г. Пинтера прошло всего семь раз. Как мне нравилась та работа! С каким удовольствием я репетировал Роберта! Но спектакль был снят с репертуара по причине плохих продаж. Как же так?! Зрители!! Аууууу!!! Почему???!!! Почему репетиции «Бега» остановили на неопределённый срок?! О Хлудове я никогда и не мечтал, а тут выпала, казалось бы, такая возможность! Да любой актёр отказался бы от всяческих съёмок ради этой роли! Да можно пересчитать по пальцам одной руки те редкие случаи, когда после окончания театрального института чувствуешь, что действительно занимаешься профессией – эдак, по «гамбургскому»счёту! И почти весь спектакль, кроме «тараканьих бегов», в репетиционной комнате мы собрали! Ивсе занятые в материале вместе с худсоветом тогда в один голос воскликнули, что это круто! И, боже ж мой, как Гриня репетировал Чарноту! И пресловутуювожделенную всем театральным миром«Золотую маску»он срубил бы легко, вне всякой конкуренции! И только директор театра Мошнин всё ныл, глядя на макет декораций, мол, это будет стоить столько-то тысяч, а это будет стоить столькои столько…авторские права нас и вовсе задушат…и будет ли на Булгакова ходить зритель… Зато сейчас вон стоит довольный, с рюмочкой в миниатюрныхпальчиках, да воровато улыбается ртом-щёлочкой – у него вообще все части тела не особо отличаются объёмом и продолговатостью.

– Анатолий Борисыч! А когда мы будем «Бег» выпускать? –ещё не слишком большая, но уже вполне ощутимая доза алкоголя позволяла мне наплевать на особенности иерархии и задавать вопросы руководящим лицам прямо в лоб.

– Паша, да погодите вы с «Бегом»! У нас сегодня такой праздник! Зрители в восторге! Люди из комитета рассыпаются в комплиментах! Вас, кстати, очень хвалили! – маленький подбородок Мошнина имел свойство в момент произнесения речей стыдливо и, я бы даже сказал, мультипликационно сливаться с шеей (пожалуй, единственным крупным фрагментом директорского тела).

– Они с таким же успехом могли меня хвалить и за Хлудова! И праздник мог получиться грандиознее! – в трезвом состоянии я бы, пожалуй, не осмелился подробно изучать следы всевозможных комплексов на директорском лице, но обволакивающая желудок сорокаградусная влага впрыскивала в мои глаза слёзы борца за правду и испаряла из моих уст интонации спасителя человечества. – В случае премьеры «Бега», радовались бы не только люди из комитета, но и участники спектакля тоже! Это была бы победа!!

– Вы что же, считаете, что сегодняшняя премьера – не победа?! Паша, да Бог с вами!! Посмотрите, как все счастливы!! По-моему, только вы чересчур напряжены! – не выдерживая моего, по всей видимости, пронзительного взгляда, Мошнин ежесекундно перепрыгивал своими микроскопическими глазками с одного предмета на другой. – И, уверяю, совершенно напрасно! Сегодня в театре настоящий успех! И я от себя лично хочу поздравить вас с очень интересной ролью и пожелать спектаклю творческого долголетия!! – продолжая, при помощи своей «гимнастики для зрения» уворачиваться от взгляда стоящего напротив «супергероя»,директор смущённо вытянул вперед короткую рукус короткими, опять-таки, смешными пальцами, сжимающими, весьма короткую и даже, скорей, игрушечную рюмку. – С премьерой, Паша!!

Понятно, зубы заговаривает… Я чокнулся с ним и, выпивая, развернулся в поисках другого собеседника. А, собственно, чего искать-то? Вот, пожалуйста, господин Рабинер – художественный руководитель театра. Статный, породистый, непотопляемый… Можно сказать, одно рукопожатие до министра культуры…Только что влил в себя …дцатую порцию горячительного и, бессмысленно разглядывая окружающих, поедает жульен… Странно, что все красивые мужчины обязательно находятся в непростых отношениях с «зелёным змием» – во всяком случае, среди

знакомых мне хорошо отредактированных особей, исключений точно нет. Возможно, они стремятся таким образом сгладить неизбежную чёрную зависть со стороны соплеменников…

– Владимир Александрович! У «Бега»есть какие-нибудь перспективы? – я знал, что ему-то, как раз, крайне был дорог вышеуказанный проект, и он постоянно воевал с Мошниным по этому поводу.

– Паша, вы сегодня показали себя как очень цепкий актёр и, со временем, будете в роли Доранта крайне интересно работать!– худрук пошатывался в такт своим речам, периодически отправляя в рот тарталетки. – Пьеса эта написана несколько столетий назад, и я понимаю, как вам было нелегко играть её сегодня, на пороге двадцать первого века. Но вы смогли привнести в образ личностное начало и оживили эту, с одной стороны, шаблонную, но, в то же время, многослойную роль, – несмотря на вязнущую речь, породистый мужчина безукоризненно выдерживал стать и невозмутимо разговаривал книжными фразами. – Вы поразительно точно проанализировали событийный ряд и с честью справились с поставленной перед вами задачей! Я поздравляю вас! –прожевав закуску, Рабинер взял бутылку и налил коньяк на скатерть мимо своей рюмки, затем принялся наливать мне на пальцы мимо моего бокала…

Похоже, что банкет у него с Лисицыным начался задолго до премьеры, и дальнейшая наша гипотетическая беседа не имела никакого смысла. Я вытер салфеткой руки и, оглядев на прощанье резвящийся буфет, зашагал к выходу. А что мы, собственно, празднуем? Рождение ещё одного «кассового» спектакля? Я уверен, что критики о нём не то, что не напишут плохо, а вовсе ничего не напишут. Потому что обсуждать здесь нечего… Но, с другой стороны, играем-то мы для широкой публики, а с ней проблем не будет – зал всегда наберётся. Цветы, восторг, аплодисменты… Как говорится, спасибо огромное, и поплакали, и посмеялись! Но почему, в большинстве случаев, то, что представляет ценность для актёров, как правило, неинтересно зрителям?! И наоборот. Почему же мы так не совпадаем? Ведь одни без других не могут существовать… Помню, в студенчестве, зачитывался дневниками Олега Даля и никак не мог до конца осмыслить цитируемые им выдержки из Хемингуэя. Например: «Если ты добился успеха, ты добился его по неправильным причинам. Если ты становишься популярным, это всегда из-за худших сторон твоей работы. Они всегда восхваляют тебя за худшие стороны. Это всегда так». С годами, я стал постепенно постигать глубину этих высказываний. И сегодня, кажется, осознал окончательно…

6

– Павлик, почему ты не звонишь? Я очень соскучилась…

Хорошо, что у мамы и Таньки голоса не похожи, а то, в телефонных разговорах, запросто бы их путал. Впрочем, никакого конфуза в таком случае не произошло бы – в коридоре коммуналки, повторюсь, телефонные откровения становились достоянием ушей всех жильцов, и, в связи с этим обстоятельством, любые интимные вещи из меня приходилось вытягивать клещами – я отделывался исключительно дежурными фразами. Соседские разговоры мне из своей комнаты тоже доводилось слышать прекрасно (честно говоря, совершенно против воли) – коридорный телефон всех выводил на чистую воду, и судьбы обитателей моей квартиры не имели ни малейшей недосказанности.

– Мам, я тут месяц из театра не вылезал – премьера позавчера была…

– Да ты что! А почему же ты мне не говорил? Ну, рассказывай…

Об «Уловке» я, естественно, говорил. И не раз… Но дело даже не в этом – слово «рассказывай» всегда мгновенно повергало меня в уныние: рассказывать надо было всё подробно, по шагам, не пропуская никаких деталей – что я ел, во что одевался, здоров ли и так далее. Творческая составляющая моего бытия была непринципиальна – на другом конце провода всё трактовалось в вольном и, я бы даже сказал, авторском прочтении… Исповедоваться, тем не менее, пришлось. Мама же, в течение моего вялого пятиминутного повествования ограничивалась периодическими вставками другого своего коронного слова «тааак». В конце концов, говорить мне стало лень, и, позёвывая, я завершил унылый рассказ привычным в наших разговорах словом «вооот».

– Как, ещё раз, спектакль называется? «Ловкая уловка»?

– Да нет! «Счастливая уловка»… А есть ещё«Ловкая служанка» – это другой! Но я там тоже играю…

– А, ну вот, я же помню!

– Будешь знакомым рассказывать, не перепутай! – это моё напутствие было излишним, а главное – тщетным.

– А как твой Генрих Наваррский поживает?

– Кто???

– Ну, ты же мне рассказывал про «Екатерину Великую»! Павлик, не прикидывайся!

– Мама!! В спектакле «Великая Екатерина» я играю князя Нарышкина!! – ещё минуту назад я преодолевал зевоту, но сейчас начинал закипать.