Сезон Хамелеона
Шрифт:
– Если правее, тогда это печень!
– А левее, кажись, селезёнка!
– Сердце тоже иногда в желудок отдаёт. Хотя, тебе ещё рано…
– У тебя после еды заболело? Ты завтракал сегодня?
– Если не завтракал, то это язва! Стопудово! Иди, съешь чего-нибудь!
– Мог, кстати, и травануться!
– Минералки попей и сухарики попроси в буфете!
– Лучше кашки! Только обязательно на воде!
– Какая кашка! Это может быть и аппендицит!
– Ну, тогда засада! Премьеру отменять придётся!
Белкин уже маячил в режиссёрском управлении и звонил оттуда, судя по всему, в поликлинику СТД. Его поставленный специфический
– То есть, вы думаете, что это может быть серьёзно? Хорошо, Юлия Михайловна, тогда я отправляю его к вам. Запишите: Пикулик Паша. Что? Вы имеете ввиду Сергея Николаевича? Нет, ему ещё не звонил. Просто очень острая боль, поэтому сразу к вам! – голос из режиссёрского управления был полон неподдельного участия. – Да, я понимаю, что всё решаемо, но мы тут переживаем…Я только вас прошу, перезвоните мне сразу, когда станет ясно…Хорошо, договорились, – своей семьи у заведующего труппой не было, поэтому родственные чувства он испытывал ко всем коллегам, без исключения, и неосвоенные ресурсы родительских забот в полном объёме доставались любому захандрившему актёру. – А на рентгене сегодня Анна Серафимовна? Да, я Паше передам…Как думаете, может ЯковуМоисеевичу тоже показаться? Завтра, да? Ой, у нас же генеральный прогон вечером! Ну ладно, посмотрим, какие будут симптомы. Хорошо, спасибо!
Всех врачей поликлиники для театральных деятелей Белкинзнал поимённо. Но если бы вдруг выяснилось, что ему известны медработники всего Питера, то эта новость, ни в коей мере, ни для кого не явилась бы открытием – иногда Сева не менее заботливо отправлял сослуживцев и в другие лечебные заведения.
– Вот держи. Я тут тебе всё написал, – обладатель невспаханных родительских залежей вручил мне листок с именами, фамилиями и номерами кабинетов, – сам дойдёшь или проводить тебя?
– Сам. Я пойду, наверное, домой сначала, а там…если не полегчает, тогда уж…
–Ты с ума сошёл! Я же вижу, как тебя крючит!
– Да знаю я этих врачей! Им только попадись! Потом очнешься на хирургическом столе! А играть завтра ты будешь?
– Вот тут ты, Паша, абсолютно прав! Нельзя к этим врачам идти добровольно – всё равно, что в плен сдаваться! – Каштанов ещё раз предпринял попытку поднять меня с пола. – Давай-ка, я тебя домой доставлю и полечу народными средствами. Потом вернёмся.
– Гриня, блин! Да угомонись ты уже! – я вырвался из дружеских объятий и спрыгнул в зал, продолжая держать руки на животе. – Я тебе невеста, что ли, чтоб меня на руках нести?!
– Да, действительно, дамы и господа, давайте пока передохнём и разойдёмся
– Старик, ну ты с этим не шути, –Белкин протянул мне со сцены пригоршню лекарств и воду. – На, хотя бы, таблетки выпей!
– Ну, давай, – я заглотнул Севкину горсть и, попытавшись выпрямиться, повернулся к режиссёру. – Дмитрий Андреич! Извините, что так получилось. Надеюсь сегодня оклематься. У меня такое иногда бывает… Редко, но бывает… Потом, в течение дня, проходит…
– Пашенька, ну что вы! Идите домой, о чём разговор! Без вас есть несколько сцен, мы ими и займёмся! Хотяжаль, ничего не скажешь! Я сегодня, как раз, хотел делать финал… Как вы и требовали… Но, главное, поправляйтесь! Завтра утром всё закончим, если вы будете в порядке. Не полегчает – обязательно идите к врачу!– Лисицын, казалось, внимательно изучал моё лицо (возможно, оно покраснело и выразительно покрылось крупнокапельным потом).
– Хорошо, Дмитрий Андреич, – я заковылял к выходу, цепляясь за зрительские кресла.
– Пашенька, а если и сегодня станет легче, то возвращайтесь! Мы, всё равно, будем здесь до вечера, вы мне очень нужны! Приходите, пожалуйста!– профессор цеплялся за любую возможность спасти безнадёжное предприятие.
– Да, постараюсь… Попробую…
Я скомкано со всеми попрощался, принёс извинения за непродуктивную репетицию, поблагодарил Белкина за хлопоты и, выйдя на воздух, сгорбленный, продефилировал через двор. Затем, убедившись, что уже никто из сослуживцев не может наблюдать меня из окон, пулей пролетел несколько домов и нырнул в заветную киношную машину, водитель которой, по предварительной нашей с ним договорённости, послушно ждал меня в соседнем дворе…
5
Премьера нашей «Счастливой уловки» по пьесе П. Мариво прошла, вопреки дурным предчувствиям, довольно успешно. Зал почти всё время смеялся (даром, что комедия), а в наиболее чудовищных по игре и безвкусных, на мой взгляд, вещах – и вовсе ревел от восторга. Актёры делали всё, что могли. Героически тащили эту грузную баржу. Каштанова зрители после каждой его сцены провожали бурными аплодисментами. До этого он всегда играл героев, а сегодня впервые вышел в острохарактерной комедийной роли Фронтена (слуги Шевалье) и справлялся с ней блестяще. Ивецкий-Арлекин тоже был хорош, хотя почти никогда не давал точной реплики. Зрители, разумеется, этого не замечали, и если со стороны и возникало иногда ощущение, что кто-то врёт текст, то публика уж точно ни за что не стала бы грешить на Веньку! Скорей, на его партнеров. Ну, мастер, что тут скажешь!
Я же ощущал себя прескверно. Мне казалось, что ни одна сцена нормально не выстроена, и что могло быть гомерически смешного в нашем «шедевре», тоже оставалось загадкой. Я искренне не понимал, почему должен ТАК двигаться и ТАК разговаривать – фальшивым было всё, и оставалось только играть нагло, вызывающе и безапелляционно. Когда-то один опытный актёр одарил меня весьма ценным советом: не знаешь, что делать на сцене – всему удивляйся! Этим, собственно, я и занимался. Хотя раньше относился к подобным словам, как к шутке, и даже не подозревал, что однажды мне придётся их принять, как руководство к действию.