Сезон пурги и пепла
Шрифт:
Азарь замялся и неловко почесал затылок.
– Не то чтобы я призывал вас именно к этому… Всё-таки идти войной на бога, пусть даже и местечкового – идея так себе. Я просто хотел, чтобы вы помогли нам отбить девчонку.
– Ну да. Вы с ней уйдёте в ваши безлепские земли, а Позвид явится сюда, в мой лес. Чтобы спросить ответа с нас.
– Тоже верно, – Азарь был вынужден согласиться.
– Так что это не просто поход затем, чтобы выкрасть одну млаву, Азарь. Это война с птицеголовыми и их богом. Готов ли на это ты?
Азарь вздохнул.
– Как это ни прискорбно, приходится признать, Луги, что мы с тобой – два кретина. Всё изначально было проще пареной репы. Это Млада.
Азарь пересказал комам свои аргументы, озвученные им до этого Лугину. Медведи слушали с непроницаемыми мордами, один только Трес стоял такой торжественный, будто на параде победы.
– Ну, и последнее, что меня убедило, – продолжал философ, – это предательство Млады. Я имею в виду, что, как только мы с Луги выкатились из терема, она бросилась докладывать обо всём вам. Потому что Млада – или как там тебя на самом деле? – испугалась, что мы с Луги найдём здесь что-нибудь весьма примечательное.
Вожди стояли, придавленные этими аргументами, как гранитной плитой. Азарю даже сделалось их жалко: очевидно, что они любили девушку. Пусть по-своему, как привыкли и умели, но любили. А она вонзила им нож в спину.
Мунда медленно опустился на обломки каменной лавки. Он будто постарел лет на десять. К нему подошёл Трес и положил лапу на плечо, сказал что-то на языке комов. Мунда кивнул.
Остальные вожаки зажмурились.
Трес повернулся к девушке.
Млада закричала и бросилась бежать, но не успела: беспощадный поток пламени оказался быстрее. Тошно запахло горелой плотью и волосами.
Философов замутило.
Зок и Кудер уселись позади своего брата и похватались за головы.
– Народ комов благодарит вас за освобождение, – не своим голосом прохрипел Мунда. – Трес наградит вас и отведёт, куда скажете. А нам нужно ещё побыть здесь…
Азарь не нашёлся что ответить. Только кивнул и поплёлся к выходу. Проходя перед Мундой, Азарь стиснул его плечо в знак дружеской поддержки и полез наверх.
Лугин Заозёрный, стараясь быть как можно менее заметным, тихонько прошмыгнул мимо комов и при помощи ученика взобрался наверх.
Трес повёл их длинной извилистой тропой через лес. Чем дальше они отходили от храмовых руин, тем более уродливые и больные попадались деревья. Их гнуло к земле, словно от непостижимой боли. Выворачивало наизнанку, как в припадке падучей.
Азарь и Лугин даже не поняли, в какой момент Трес пригвоздил их молниями к земле, а потом жёг пламенем до тех пор, пока от обоих не остался только пепел.
Затем Трес потратил ещё некоторое время, чтобы хорошенько замести следы своего преступления, и только после этого он вернулся обратно в разрушенный храм, чтобы доложить вождям, что безлепы благополучно добрались до их родного поселения.
А погружённые в своё горе Мунда, Зок и Кудер совершенно не придали значения тому, что собирались философы в другую сторону.
– Я думаю, что всё из-за этого храма, – говорил Трес, и вожди его слушали. – Млава искала его, он был зачем-то ей нужен. А значит, он нужен и её хозяевам. Мы можем это допустить? Я думаю, что нет. – И вожди с ним соглашались. – Весь храм вместе с библиотекой и найденными в ней книгами должны быть уничтожены. А иначе за ними снова кто-нибудь придёт. И кто знает, не принесёт ли он новые беды?
И вожди согласились уничтожить всякий след существования древнего храма. За его разрушение Трес взялся лично и через несколько дней не оставил здесь камня на камне.
И лишь убедившись, что больше ни один ком не получит доказательство того, что когда-то у них существовала более развитая цивилизация, Трес отправился к себе в землянку.
Теперь можно было отдохнуть.
Наконец сердце старика не выдержало, и он решился попытаться самостоятельно разыскать Азаря. Оглядевшись, Лугин отломил от дерева толстую упругую ветку и, используя её вместо посоха, двинул вперёд.
Ветер завывал в ушах чудовищными голосами. Ветер срывал со старика шапку, отчего философ был вынужден постоянно придерживать её второй рукой. Ветер рвал остальную одежду на нём и трепал с остервенением лютого зверя. Ветер сёк кожу ледяными порывами и снежной крошкой, что обрела вдруг плотность стали.
– Азарь! – изо всех сил закричал Лугин Заозёрный. – Ты меня слышишь? Аза-арь, я здесь!
Но в такое ненастье старый философ и сам себя плохо слышал. Да и видел тоже. Весь мир для него сжался до узкого пятачка в расстояние примерно до половины вытянутой руки – всё остальное было сокрыто в белом непроглядном мареве.
Лугин не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он решился на этот безумный поступок, с равным успехом могли пройти и несколько мгновений, и несколько часов. Время как будто остановилось.
Утратив всякий ориентир и связь с реальностью, старый философ скоро выбился из сил. Он упрямо шёл, сам уже не зная куда, лишь бы не останавливаться. Лишь бы не упасть здесь и не оказаться заметённым насмерть в самом центре колдовской пурги.
Всё тело Лугина окоченело, а сам он давно уже не чувствовал ни рук, ни ног. И даже когда, окончательно вымотавшись, свалился в сугроб, Лугин не заметил, как снег заметает ему под одежду.
– Азарь! – снова позвал он окончательно севшим от напряжения голосом. И, конечно, никакого ответа не дождался.
Величайший из философов Горнего лежал в неловкой позе в глубоком сугробе. Разбушевавшаяся стихия наметала на него всё больше и больше снега.
– Прости, малыш, устал я, – едва шевеля губами, молвил старый философ. – Не могу больше. Да и спать смерть как хочется. Сейчас вздремну и найду тебя… Честное слово, обязательно найду…
Пурга всё мела, даже не думая останавливаться, и всё сильнее заметала замёрзшего человека, что в бесплодных попытках сохранить крупицы тепла свернулся, будто в утробе матери.