Сезон пурги и пепла
Шрифт:
Получается, что до ночи ничего интересного ждать не приходилось. Однако философы всё-таки предприняли попытку ещё раз что-нибудь разузнать о местном божестве.
Они ходили от избы к избе, от двора ко двору и беседовали с весьцами о том о сём. В основном говорил Азарь, куда лучше поднаторевший в искусстве общения. Почти к каждому весьцу он подходил по несколько раз. В первый они ограничивались парой приветственных слов и шли дальше. Во второй Азарь предлагал свою помощь, и вечно занятые весьцы, как правило, принимали её. Так – за делом – они снова перебрасывались парой-тройкой слов, потом Азарь
И вот после такого подхода у философов уже получалось вытянуть из скрытных весьцев то немногое, что они не боялись сболтнуть.
Как и предполагалось, здесь всё-таки существовала своя религия, весьма отличная от общепринятой веры Храмовых скал. Она, эта религия, связана больше с ночью и изнанкой мироздания, поэтому при свете дня её символов увидеть не получится – это философы не выпытали у местных, а скорее поняли сами из многих недомолвок и перемигиваний.
Чем больше пришельцы замечали таких недомолвок, чем чаще они ловили вскользь и по неосторожности брошенных подробностей, тем проще им становилось выпытывать сведения у следующих весьцев. И тем не менее белых пятен и предположений по-прежнему было больше, чем хотелось бы, и Азарь с Лугином очень серьёзно надеялись, что эта ночь многое сможет прояснить.
К вечеру ударил мороз. Азарь и Лугин продрогли так, что были вынуждены оставить свои попытки разговорить местных и спрятались в тёплой избе.
Глухарь до ночи отлёживался на печке – грел старые кости, которые ломило от непогоды, и всё жаловался, что холода нынче грянули рано, снега толком ещё не выпали, как бы озимые морозом не побило.
А мороз, как назло, всё крепчал.
Когда время перевалило за полночь, в избе Глухаря все давным-давно спали. Сам хозяин семейства храпел так, что диво, как ещё не перебудил всех остальных?
Философы осторожно выбрались из-за занавески и, держа под мышками свои осенние полукафтанчики, выскользнули на улицу. Нормально оделись уже на крыльце.
– Куда это вас понесло на ночь глядя? – раздался голос Глухаря.
И философы поняли, что ночью тут явно происходит что-то интересное.
Весь следующий день Азарь и Лугин провели в приготовлениях.
Для начала они прогулялись вдоль околицы и собрали кой-какие травы, что ещё не до конца побило морозом. Что-то былинками торчало из-под тонкого снежного покрова, что-то пришлось откапывать. А что-то, например серьги полыни и корень чистотела, Азарь сумел умыкнуть у самого Глухаря в его избушке.
Затем старый философ увёл всех за собой в избу старосты, а его ученик остался, сказавшись больным. И пока вся весь, включая и семейство Глухаря, слушала россказни Лугина, Азарь старался припомнить
Кое-как Азарь сварил сонный отвар, а чтобы отбить запах, нарочно сжёг в печи кашу перед самым приходом хозяев.
Когда Куропатка вошла в светёлку, у неё глаза полезли на лоб от едкого дыма, что затянул собой всё помещение. Сорвав с головы шаль, она принялась размахивать ею, как флагом.
– Глухарь! Дверь пошибче отвори! Распахивайте ставни живее, пока мы все тут не удохлись! Ты что наделал, лихоимец?!
Азарь стоял посреди комнаты и изображал виноватого и сбитого с толку простака так убедительно, что ему чуть было не поверил даже Лугин.
– Да я что? Я ж ничего, хозяйка! Ну, добром хотел отплатить за ласку сердешную!
Азарь суетился и лез вон из кожи, помогая семейству Глухаря разбираться с задымлением. Однако всякий раз от такой помощи случалось только хуже. То он глиняный черепок заденет да разобьёт. Так, что потом всем в срочном порядке приходится осколки из-под босых ног убирать, чтоб не пораниться. То перетаскивает какой-нибудь тюк подальше от печи, откуда всё ещё валил чёрный горький дым. Да так перетаскивал, что и окно-то перекрыл, не давая сквозняку хорошенько продуть, и оказался аккурат перед печью, перегородив к ней дорогу.
Азарь так искусно изображал запаниковавшего недотёпу, что Глухарь в конце концов не выдержал и вытолкал его в сени, чтоб не болтался под ногами. И только после этого хозяин смог достать из печи дымивший горшок да вынести его на улицу.
В общем, устраняя последствия «помощи» Азаря, все умаялись так, как если бы полдня провели за плугом.
– Бес попутал, хозяева, – беспрестанно оправдывался Азарь. – Ну, я же эту кашу чуть не с пелёнок варю! Да чтоб ей пусто было, скотине такой! Всегда же получалась, собака! Чего тут-то ей не то?
– Это потому, что на кухне должна быть одна хозяйка, – ворчала Куропатка.
Хозяйка сидела на широком резном сундуке и обмахивалась красиво вышитым полотенцем. Рядом с ней, прислонившись затылком к бревенчатой стене, сидел муж. Внуки толклись рядом, но усадить их на одно место было делом непосильным, наверное, и самому дедеру.
– Испейте хоть отвару пряного, – Азарь угодливо подставлял хозяевам крынку со снотворным. – Я после него как заново рождённый каждый раз.
И тут Азарь даже не лукавил. Утром Глухарёвичи проснутся такими отдохнувшими и полными сил, что хоть с места горы начинай ворочать.
Тем временем уставшие за день да измотанные стараниями Азаря супруги и без того клевали носом. А напившись сонного зелья, захрапели, едва только добрались до полатей.
Чтобы они не проснулись раньше времени, Азарь положил им под подушку узелок с душницей.
– Ну, если справный философ из тебя не получится, в лицедеи пойдёшь! – восхитился Лугин Заозёрный. – Такой талант пропадает!
Азарь оделся и на всякий случай на цыпочках вышел на улицу. Лугин остался по двум соображениям. Во-первых, старый философ ни за что бы не прошёл так тихо по снегу, как это мог его ученик. А во-вторых, кто-то должен был приглядывать за спящим семейством, чтобы всё прошло гладко.