Сезон тропических дождей
Шрифт:
Вот так неожиданность!
— Спасибо, Илья Игнатьевич, к сожалению, вечер занят…
Демушкин огорченно покачал головой:
— Жаль, жаль! А то моя Алевтина Романовна обещала нам оладьи изобразить. А она у меня мастерица…
— Увы! — развел руками Антонов.
И, уже закрыв за собой дверь кабинета Демушкина, подумал: «Зря отказался. Мальчишество. Человек протягивал руку…»
На аэродром его провожал Ермек. Поставив машину на стоянке, Антонов протянул ключи не скрывавшему удовольствия Ермеку:
— Бери! Владей!
Когда
— Мосье! Неужели прошел еще один год? — Бас полицейского гремел, казалось, на весь зал. — Вы снова улетаете в отпуск?
— Улетаю, Джон…
— А сколько было всего за этот год, мосье! — вздохнул полицейский. — И хорошего, и плохого…
— Верно! Было немало…
С высоты своего роста Атим бросил взгляд куда-то далеко в зал:
— Я вот двоих товарищей по работе потерял. В тот день… Одного вы, кажется, знали, Малики Доку, небольшой такой, мне по пояс, — у него пост здесь на площади был…
Они помолчали.
— Жизнь сложная штука, мосье…
Прощаясь со знакомыми из аэродромной обслуги, Антонов задержался и к самолету подошел, когда все пассажиры уже были на борту. Ермек провожал его до трапа. Нестерпимо пекло солнце, которое было в зените и било прямо в голову. Вчера шел дождь, и воздух был насыщен испарениями. От испарений слезились глаза.
— Товарищ консул! — вдруг услышал Антонов радостное восклицание. — Неужели вы с нами? Добро пожаловать!
У трапа стояла Наташа, та самая глазастая стюардесса, из-за которой в прошлом году он сцепился с Кротовым. Надо же, как повезло!
— У вас будет приятное общество, — посмеялся Ермек. — Вечно вы в окружении красивых женщин.
— Ты что, хочешь сказать, я бабник? — шутливо нахмурился Антонов.
— Нет! Просто жизнелюб.
— Такой же, как и ты?
— Такой же, как и я…
Ермек погасил улыбку:
— Передайте, пожалуйста, мой привет Ольге Андреевне.
— Непременно передам!
Два асибийца в синих аэропортовских комбинезонах вытаскивали из-под самолета металлические уголки — фиксаторы. Водитель самодвижущегося трапа полез на свое сиденье — значит, пора!
— Так много я хотел тебе сказать на прощанье, Ермек! Целую речь приготовил… — Антонов слабо улыбнулся. — Да вот не успел…
— Зачем нужна речь? Я и так все знаю.
— Конечно, знаешь. Только ты… — Он сжал его локоть. — Только ты, Ермек, пожалуйста, не гони лошадей, слышишь, но гони! А если уж гонишь, то приглядывайся к дороге. Здесь не казахстанская степь. Честно говоря, Ермек, мне будет жаль, если ты себе сломаешь шею на пустяковой кочке.
— Если уж сломаю, то не на пустяковой. Это я вам обещаю!
Он усмехнулся в свои длинные висячие усы, которые за последние месяцы отросли и делали взрослее и строже его скуластое, совсем еще юное лицо.
Ермек так и остался на летном поле, и, когда самолет уже поднимался, Антонов в иллюминатор увидел его юношески тонкую одинокую фигурку в гигантской сетке
Самолет взял курс на север. «Вот и все! — сказал себе Антонов. — Точка!»
Вера! Это была полная неожиданность. Пассажиров в рейсе оказалось мало, и он издали увидел Верину аккуратную темную головку. Вера сидела в центральном салоне, и рядом с ней было свободное место. Она обрадовалась:
— Неужели вы? Как здорово!
Вера возвращалась в Москву совсем, срок командировки ее окончился, была счастлива, оживленна, разговорчива.
— Через несколько часов мы дома! Просто чудо.
Все такая же — искренняя, открытая, каждую минуту готовая к радостному приятию жизни.
Она была в легкой белой кофточке, и с ее шеи на тонкой цепочке свисал крохотный серебряный кулончик, сделанный в виде африканской маски.
— О! — воскликнул Антонов. — У вас роскошное приобретение. Купили все-таки?
— Подарили….
Он сжал ее руку, лежащую на подлокотнике кресла:
— Как же я рад, Верочка, что лечу вместе с вами!
Когда самолет набрал высоту, к ним подошла стюардесса, наклонилась к Антонову, обдавая его лицо запахом хороших духов, зашептала:
— Я вам, Андрей Владимирович, сейчас шампанского из первого класса принесу. Излишечек образовался, — взглянула на Веру, заговорщически подмигнула, — и вам.
Когда Наташа, легкая и стройная, упорхнула, едва касаясь туфлями ковровой дорожки, Вера рассмеялась:
— Вы все-таки настоящий Дон Жуан! И, пожалуйста, не отпирайтесь!
Перед посадкой в Москве он сказал Вере, что охотно подбросит ее до дома, возможно, за ним приедет служебная машина, а если нет, то возьмет такси.
Она покачала головой:
— Спасибо, но меня будут встречать.
— Родные и близкие?
— Родные и близкие.
В Шереметьевском аэропорту он, как дипломат, таможенному контролю не подвергался, а Вере пришлось задержаться. Он ждал ее у стеклянной стенки-ограды при входе в большой зал. За притемненным стеклом белели лица и руки встречающих. Он прошелся вдоль стены: лиц, которых ожидал увидеть, не было. Прошел еще дальше. Вдруг его внимание привлекла чья-то улыбающаяся за стеклом физиономия: черные, круглые, вроде бы изумленные глаза. Так это же Сережа, тот самый парень, которого он пригрел в своем доме в первый день нового года! Какой быстрый, уже в Москве! Машет рукой, Антонов тоже махнул в ответ, но тут же понял, что Сережа смотрит вовсе не на него, а куда-то в сторону. Антонов оглянулся: от пропускных стоек таможни шла Вера.
В зале Сережа бросился к Вере, схватил ее за руки, взъерошенный, счастливый.
— Ну, здравствуй!
Вера смутилась, покраснела, пряча глаза от Антонова, промолвила:
— Знакомьтесь, Андрей Владимирович, это Сережа… мой друг!
— А мы знакомы! Знакомы! — радостно вскрикивал Сережа, схватив руку Антонова.
— Может быть, подвезти вас, Андрей Владимирович? — предложил Сережа. — У меня машина.
И не без гордости добавил:
— Своя машина. «Запорожец», месяц назад купил.