Шаг змеи
Шрифт:
«О, сколь страшен сей огонь, которого и сам сатана трепещет! Когда Господь наш изгнал в стране Гадаринской бесовский легион, то бесы молили Его, дабы не приказывал Он им идти в бездну, чтобы не мучиться прежде времени в гееннском огне… Здешнего огня не боятся бесы (как мы не боимся огня, изображенного на доске), а того огня гееннского трепещут, ибо сей только телесное вещество сжигает, а тот жжет и мучит и бесплотного духа… Земной огонь, горя, светит, пламя того огня, горя, только жжет, но не просвещает тьмы кромешной…
Горе нам, грешникам, так как мы нисколько не хотим помнить о ждущих нас муках и не страшимся их, но,
Да, став «видимым бесом», сатанист попадает в черное, не освещающее мрак пламя [182] .
182
Черные языки этого пламени прямо противоположны по своим качествам тому Небесному огню, что сходит под Пасху на Гроб Господень и в первые минуты не жжет тела.
«В 1982 году мужа перевели из Североморска в один из гарнизонов Крымской области. Устроились на новом месте. Получили квартиру в доме офицерского состава. Купили мебель, цветной телевизор. Кругом сады, виноградники. Чего еще надо для жизни?
…Мне не хотелось везти этих женщин. Очень уж просили. Нехотя заводила свой «Москвич». А по шоссе уже неслись угнанные красные «Жигули».
Потом — страшный грохот неожиданного удара…
Врач сказал: «Все сделали, но спасти ее не удалось. Сердце не бьется». Кто-то добавил: «Ведь у нее двое маленьких детей».
В теле раздался толчок. Я оказалась как бы над всеми. Врач спокойно записывает что-то. Говорит, что утром из Симферополя надо вызвать машину и отправить в морг. Потом одна женщина в палате хватает подушку: «С мертвой лежать? Не буду!»
Я тихонечко говорю: «Хи-хи, а я живая»… Голос не звучит. Говорю погромче, но чтобы не напугать: «А я живая!» Опять не звучит! Что с моим горлом?! Пока они все не ушли, я рукой осторожно трогаю их по затылкам. Не чувствуют! Даже волосы не шевелятся от прикосновения. Вижу ручку на столе: сейчас возьму или собью, чтобы привлечь внимание. Я ее беру, а она не берется! Ощущаю свои руки здоровыми, а она не берется! Что со мной?!
Меня охватывает такой страх, что, кажется, сердце разорвется. Слышу приближающийся гул. Монотонный такой. Как в метро. Чувствую, сзади черная дыра. Вроде как труба, и меня всасывает. Тянет долго. Ощущение не из приятных. Наконец выбрасывает куда-то. Грунт каменистый. Ничего нет вокруг.
Вдруг вижу: слева высокий мужчина стоит. Я к нему! Хочу спросить, где я нахожусь. И тут вижу его взор… Страшные глаза, нечеловеческие. Как у зверя в прыжке. У меня душа заледенела. Первая реакция: бежать! Развернулась, а сама думаю: ну куда я от него скроюсь! Закричала! Откуда-то взялись непривычные слова: «Господи, спаси!» И вдруг почувствовала облегчение. Рядом появился кто-то другой. Я его не вижу, но чувствую: красивый такой. Как только злой пытается схватить меня, он становится между нами. И так мы бежим. Неожиданно спотыкаюсь о какой-то невидимый, словно стеклянный барьер. Падаю. И тут снова из меня как будто что-то выходит. Мой спасатель ловит это что-то. Дух? Душу? Не знаю.
А злой останавливается у барьера. Не может его переступить. На меня даже не смотрит. Уходит. Слышу голос спасателя: «Что, маленькая, хорошенькая, а тебе не досталась!»
Что такое? Да что у меня было такое? Почему тот за мной гнался?
И тут справа и слева за мной оказываются двое. Я их не вижу, но они меня ведут. Как заключенную. После смерти человек лишается не только тела. У него воли нет. В том, ином мире не желаешь идти, хочешь скрыться, но не можешь. Воля у нас есть только здесь. Ты волен заслужить рай или ад. Но только здесь. Там уже поздно…
Я ощущаю, что лечу все ниже, словно раскрылась земная кора. Оказываюсь у края бездны. Мне говорят: «Смотри». Проносится мысль: неужели сбросят? Я закрываю лицо ладошками (так мне казалось), потому что запах… Меня чуть не стравило. Теперь знаю: так пахнет мертвое тело. Ничего не видно. А они опять: «Смотри!» Я глянула и в ужасе отпрянула. Миллионы людей! Как головастики в бочке. Рыдания, вопли, стоны. На глубочайшем дне люди всех цветов кожи. Особенно много таких, у которых на голове намотано что-то. Черви впиваются в тела и доставляют, видимо, невыносимую боль. Эти несчастные срывают их с себя и бросают друг на друга. Они… испражняются на глазах друг у друга и сами же во все это садятся. Невыносимая вонь! Стены пропасти доверху в плевках и кале. Мне говорится: это колодец отходов.
Я спрашиваю: «Как они туда попали? Как их спасти? Надо какой-то канат. Почему к ним так безразличны?»
А мне в ответ: «Здесь человеческие пороки».
Как это, пороки?
Сопровождающие поясняют: «Скотоложники, извращенцы, блудники, прелюбодеи, развратители малолетних, мужеложники…» Я и слов таких не знала. Мне говорят: «Прикосновение этих людей приносит страдание. Они получили то, что заслужили»…
И вдруг я вижу поле. Канавка какая-то. Ко мне спиной сидят две женщины. И детки. Испачканные, грязные.
Как они попали сюда?
«Это нерожденные дети»…
Как это?
«Жертвы абортов. И твои здесь…»
У меня волосы встали дыбом. Я ведь делала аборты. Не ведала, что это грех. Слова такого не знала.
Мне придется отвечать за них?!
Женщины не обернулись. Молчали.
И тут я поняла, что меня ждет наказание. Пришла непередаваемая тоска…
Каменистая дорога поднималась выше. И тут на восточной стороне как бы рассеялись облака, и показалось огромное здание. Массивная дверь приоткрылась, и я увидела двух женщин. Они были чистенько одеты! У одной головной убор, теперь я уже знаю, что монашеский. Она увидела меня и захлопнула дверь. Я стала стучать. Мне ответили: «Слушай голос. Принимаем отмоленную».
На западе, куда показала женщина, я увидела свалку. Старые серые барачные строения, вроде свинарников. Одна дверь открыта. Внутри — огромное количество людей. Стоят вплотную друг к другу. Множество лишенных улыбок, усталых, непередаваемо грустных лиц.
И тут я услышала голос. Громкий, необычайно торжественный и монотонный. Он шел как бы с небес, но неба над нами не было — был лишь каменный свод. От этого голоса все дрожало. Люди замерли, подняв головы кверху. Голос назвал имя…
Из барака вышла древняя-древняя старушка. Обычно дух и душа молодые, а она была старой. С надеждой смотрела вверх. Но голос замолчал.