Шаги по стеклу

Бэнкс Иэн М.

— Так вот... если без лишних подробностей... после длительной и... трудной боевой операции... сказать по правде, мы и не чаяли вернуться живыми... наш гвардейский корпус стоял в одном... городе... и несколько наших — в том числе и я — были направлены в охранение, на крышу некоего... дворца. В городе шли празднества, и этот... сановник... ну, точнее, царек — дело было в какой-то отсталой дыре, так что по уставу нам полагалось только древнее оружие, примитивная техника и так далее... в общем, тот царек должен был выйти на...

Квисс оглядел балкон, где они сидели за игрой.

— ...выйти на балкон, почти такой же, как этот, —неуверенно договорил он и снова прочистил горло. —Надо сказать, под балконом собрались огромные толпы, чуть не

миллион тамошних подданных, до клешней вооруженных вилами, аркебузами и прочей дребеденью... они, в общем и целом, были на нашей стороне, все ликовали по поводу окончания боевых действий... а мы скрытно установили на крыше дворца несколько зенитных ракет, просто на случай последнего отчаянного налета, хотя ничто не предвещало опасности. Все мы были... ммм... в приятном возбуждении, если можно так выразиться, — вернулись с победой, целы и невредимы, на радостях выпили вина... и двое из нас... я и еще один капитан... стали друг друга подзадоривать пройти с закрытыми глазами по балюстраде вдоль края крыши — она нависала над толпой собравшихся и над тем самым балконом, где должен быть появиться правитель; так вот, мы забрались на парапет, и, стоя на одной ноге, пили вино... а потом взяли вместо балансиров тяжелые пулеметы... понимаю, это не по уставу, но, как я уже сказал... Квисс закашлялся.

— Идя по парапету с закрытыми глазами, мы с тем капитаном столкнулись... гвардейцы так и покатились со смеху, но капитан-то повалился обратно на крышу, где его подхватили пьяные дружки, а меня качнуло в другую сторону. До балкона и то было метров десять вниз, а от него до земли — еще вдвое больше. Это означало верную смерть. Мои минуты были сочтены.

Квисс бросил на Аджайи мимолетный взгляд, исполненный пронзительной искренности, и продолжал:

— Но... как я уже сказал, у меня в руках был пулемет; чисто инстинктивно я... сжал его покрепче и дал очередь вниз. — Квисс прочистил горло и сощурился. — Это был тяжелый зенитный пулемет; сам не знаю, как я его удержал, но отдача была такой силы, что меня распрямило и отбросило от пропасти — я даже не успел расстрелять весь магазин. Так я спас себе жизнь. Но весь ужас в том, что именно в эту минуту на балконе появился царек со свитой — они угодили прямо под пулеметную очередь. Сам правитель и несколько приближенных погибли на месте, да к тому же на площади оказались десятки убитых и раненых. Толпа обезумела. Началась сумятица, давка, паника. Дворец разгромили подчистую. В конце концов, волнения были подавлены, но это стоило нам сорока дней и половины личного состава бригады. Вот так было дело. — Квисс обреченно пожал плечами, не поднимая взгляда.

— Твоя история куда драматичнее, — сказала Аджайи, старательно пряча улыбку. — Ты заглянул в лицо смерти. — Еще одна пустая пластинка домино легла на стол.

— О да, — согласился Квисс, и его глаза затуманились. — Я был на седьмом небе от счастья целых полсекунды.

— В обеих наших историях, — подвела итог Аджайи, — видна безответственность и роковая роль огнестрельного оружия. — Она обвела взглядом ветхие башни замка. — Связующие звенья налицо, хотя и не очень явные. Как ты думаешь, что это нам дает?

— Ничего. — Квисс покачал крупной седой головой. — Думаю, ничего.

— И все же, — произнесла Аджайи, — хорошо, что мы друг другу открылись.

— Согласен. — Квисс выложил предпоследнюю костяшку домино. У него опять запершило в горле. — Извини, что я тогда... посмеялся. Глупо получилось. Мне самому неприятно. Забудем это.

Он повесил голову и не мог видеть, что Аджайи смотрит на него не просто с улыбкой, но с выражением искренней теплоты на морщинистом старческом лице.

— Как скажешь, Квисс.

У нее заурчало в животе. Наверно, близилось время еды. Вскоре можно было ожидать появления служки. Порой маленькие существа в облачении официантов брали заказ и приносили то, что требовалось, иной раз подавали нечто совершенно другое, а случалось, вообще ни о чем не спрашивали, но каким-то

образом угадывали правильно. Если снеди оказывалось слишком много, они с растерянным видом переминались с ноги на ногу, будто смотрели, кому бы еще предложить подкрепиться. Хорошо, что хоть еда подавалась через более или менее предсказуемые промежутки времени и, как правило, оказывалась вполне сносной.

Аджайи, так или иначе, собиралась передохнуть. В какой-то момент ей становилось невмоготу бесцельно перекладывать с места на место гладкие костяные прямоугольники. На нее накатывала грусть и тревога, жажда перемены занятий.

Прежде, если ее не особо мучили боли в ноге и негнущаяся поясница, она подолгу бродила по замку — на первых порах вместе с Квиссом, который лучше ориентировался в примерном расположении залов, а потом все больше в одиночестве. У нее ныли кости и суставы, но она мужественно преодолевала лестницу за лестницей, только все чаще присаживалась отдохнуть; так, прихрамывая, она обошла огромные пространства, исследовала залы, коридоры, башни, парапеты, вертикальные и горизонтальные переходы. Ее больше привлекали верхние уровни — там не было такой суеты, как внизу, а сам замок производил впечатление хоть какого-то... здравомыслия — так, наверно, она могла бы определить это свойство.

По словам Квисса, внизу царил настоящий хаос. В первую очередь это касалось кухонь, но попадались и куда более странные закоулки — о них он не распространялся (как она подозревала, его скрытность объяснялась тем, что исключительное знание дает ощущение власти, но приходилось допускать и другое: что он, пусть неуклюже, старался от чего-то ее оградить. Следовало отдать ему должное: он был не чужд сострадания.)

Однако со временем прихотливая внутренняя география замка стала ей надоедать, и теперь она совершала лишь редкие вылазки в соседние помещения на том же самом этаже — просто чтобы размять ноги. Теперь ее угнетали постоянные изменения внутренней планировки, при всей их неисчерпаемой изобретательности; это увлекало лишь поначалу: место, которое недоступно доскональному изучению, которое не перестает удивлять, которое никогда не остается прежним — ветшает, обновляется, растет, перестраивается и меняет облик. Ей виделась какая-то несправедливость в том, что сама она помещена в неизменную человеческую оболочку, в неволю вечной старости, в путы живых клеток, а замок, наоборот, являет собой пример органической изменчивости, роста и угасания; все это беспощадно напоминало о несбыточном.

Все ее свободное время заполнялось чтением. Она извлекала книги из внутренних стен замка. Это были произведения на разных языках, по большей части на языках безымянной планеты, которую замок избрал своей Предметной областью; там, похоже, они и были написаны. Те языки оставались для Аджайи недоступными.

Однако среди книг встречались и переводы на другие — чужие — языки, выполненные, судя по всему, именно в этом одиноком мире. Некоторые из них Аджайи понимала, хотя и в разной степени. Иногда при чтении она задумывалась, не может ли имя Предметной области послужить им подсказкой; оно было изъято — просто вырезано — из всех без исключения книг, содержащихся в замке.

Аджайи читала все, что могла одолеть. Она подбирала книги с захламленного пола в игровом зале, вытаскивала из обветшалых стен и колонн, бегло просматривала и, если не понимала языка, бросала на пол или возвращала на место; потом она пролистывала оставшиеся и отбирала те, которые казались наиболее интересными. На два-три десятка книг приходилась лишь одна увлекательная и вдобавок написанная понятным языком. Квисс не одобрял ее нового увлечения и ворчал, что она попусту тратит не только свое, но и чужое время. Аджайи объясняла, что это помогает ей сохранить рассудок. Квисс не унимался, хотя и сам был не без греха. Он подолгу бродил закоулками замка и, бывало, пропадал на несколько дней кряду. Она пыталась расспросить, чем он там занимался, но сталкивалась только с непониманием или враждебностью.