Шах королеве. Пастушка королевского двора
Шрифт:
Теперь Гиш уже твердо решил, что ни в коем случае не допустит осуществления планов герцога Орлеанского. Наоборот, эти планы должны с треском провалиться. Тогда можно будет рассчитывать на возобновление дружбы короля, на усиление расположения Генриетты и… Ну добиться Луизы, которая добровольно, конечно, не кинется в объятия герцога, будет уже не так легко посрамленному Филиппу!
Но решить было мало, надо было осуществить это решение.
Между тем Филипп ни на минуту не отпускал от себя Гиша, а среди окружавших не было ни одного человека, на которого Арман мог бы положиться. В надежде на то, что счастливый случай непременно подвернется, Гиш под всякими предлогами затягивал обратный путь в Париж, однажды даже незаметно подрезал поджилки у лошадей и безбожно
Настроение Гиша немедленно же поднялось. На каждой остановке в условленных местах он находил какой-нибудь знак, свидетельствовавший о том, что юный маркиз благополучно проследовал здесь. Но самое реальное, хотя далеко и не предусмотренное, доказательство благополучного следования Бретвиля было обнаружено Гишем в Севре, то есть на расстоянии какого-нибудь лье от парижских укреплений: здесь, в гостинице «Две короны», лежал раненый маркиз де Вард; он был послан Олимпией де Суассон навстречу герцогу Филиппу с целью предупредить его, дабы он не терял удобного случая застать этой ночью свою жену на месте преступления и не мешкал долее. Конечно, все это было изложено Олимпией письменно в виде условных знаков, но Вард был предупрежден о важности и ответственности своего поручения. На свою беду он вздумал подшутить над несуразным видом проезжего дворянина, костюм которого слишком мало отвечал требованиям моды. Тогда этот дворянин, сделав весьма грациозный поклон, отрекомендовался герцогом д'Арком и потребовал от маркиза, чтобы тот или извинился, или немедленно дал удовлетворение. Вард, отлично владевший шпагой, был уверен, что на славу проучит гасконского петушка. Но не тут-то было! Его противник, извинившись в весьма изысканных выражениях, что недостаток времени не позволяет ему продлить эту забаву, через минуту-другую ловким финтом ранил Барда в правое предплечье и этим положил конец бою.
Выслушав этот рассказ, Гиш внутренне усмехнулся. Что за пылкий забияка был этот южанин Бретвиль! Каких-нибудь два десятка лье отделяли Рамбулье от Парижа, и на этом кратком пути неукротимый д'Арк оставил яркий след всяких происшествий, до поединка включительно! Нет, такому петушку нельзя давать ответственные поручения: ну, не повези ему в схватке с Бардом, и все пропало бы!
Но уроку, полученному Бардом от Бретвиля, Гиш был внутренне очень рад. Прежде всего для Армана не было тайной, что Вард делил с ним, Гишем, расположение графини де Суассон. Прекрасная Олимпия не вполне полагалась на Гиша, зная его дружбу с королем. В затеянных против последнего интригах мстительная итальянка пользовалась другим из своих многочисленных возлюбленных, и этим другим был маркиз де Вард. Конечно, Гиш был далек от ревности – разве таких, как Олимпия Манчини, ревнуют! Но недоброжелательство было, и потому Арман втайне радовался, что Вард получил такой хороший урок.
Зато герцог Филипп пришел в неистовство. Вард считался состоящим в его свите, и Филипп клялся всеми святыми, что разыщет дерзкого обидчика и заставит его жестоко поплатиться. Гиш с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться в лицо герцогу Орлеанскому при такой вопиющей нелогичности. Но и то сказать, от такого ли недоумка требовать еще логичности?
В Севре они пробыли до позднего вечера. Как ни нетерпеливо рвался Филипп последним решительным движением захлопнуть подстроенную им ловушку, все же для успеха плана было необходимо не появиться на поле действия слишком рано. И вот Филипп опять засел за вино, подвинчивая себя хвастливыми угрозами. Только с наступлением ночи «карательная экспедиция» тронулась в путь. Уезжая, герцог Орлеанский еще раз поклялся Варду, неопасная рана которого была весьма мучительна, что обидчик понесет суровую кару, и строго-настрого приказал, чтобы на следующее утро ему прислали сказать, как провел раненый ночь и можно ли без
V
Скандал разыгрался полный, такой, какого вероятно, не помнили стены Пале-Рояля с самого своего возникновения. Много мрачных трагедий, поэтических романов, сентиментальных драм разыгрывалось порой в недрах семьи французских королей, однако, чтобы принц крови, королевский брат и муж королевской сестры, оказался героем самой пошлой, безвкусной ярмарочной арлекинады – нет, такого случая не знали стены не только молодого Пале-Рояля, но и старого Лувра!
Прежде всего герцог Филипп унизился до предварительного опроса прислуги и стражи. Словно сговорившись, все показали, что под вечер у ее высочества был какой-то неизвестный им дворянин, скрывший черты своего лица под маской. Однако о том, когда ушел гость, да и ушел ли он вообще, никто сказать не мог.
Тогда, взяв с собою Гиша, еще нескольких приближенных, которые не могли отклонить от себя опасную честь сопутствовать герцогу Филиппу, нескольких солдат и лакеев, полупьяный ревнивец осторожно подкрался к дверям своей супруги Генриетты и прислушался. Да, Генриетта была не одна; Филипп ясно слышал ее тихий, воркующий смех… вот звякнул хрусталь бокалов, послышался заглушённый звук поцелуев. Не помня себя от ярости, Филипп бешено постучал в дверь спальни жены.
В ответ послышался слабый, испуганный вскрик, а затем, после томительной паузы, голос Генриетты произнес:
– Кто там?
– Это я, Филипп, откройте! – грубо ответил герцог.
– Что за новости вламываться ко мне так поздно! – воскликнул возмущенный голос– Вы пьяны, ваше высочество! Протрезвитесь сначала!
– Мне нужно сказать вам нечто важное…
– Для этого найдется время завтра утром!
– Я не могу ждать до утра!
– А я не могу впустить вас: я не одета!
– Гще раз говорю вам: откройте или вам будет плохо!
– А я еще раз говорю вам: идите спать и протрезвитесь или вам не сдобровать!
Филипп бешено заскрипел зубами и забарабанил в дверь кулаками с криком:
– Отройте, подлая распутница, или я прикажу взломать двери!
– Фу, что за пьяный идиот! – последовал категорический ответ.
Тогда, не видя ничего в своей ярости, не замечая, с каким возмущением переглядываются придворные, шокированные такой грубой руганью, как пересмеиваются солдаты и лакеи, Филипп приказал взломать дверь. Под сильными и четкими ударами алебард дверь подалась, и герцог, повелительно скомандовав: «Все за мной!» – вломился в спальню.
При тусклом освещении масляной лампы он увидел стол, накрытый на два прибора. В одном из кресел в надменной, небрежной позе сидела Генриетта, одетая в легкий ночной капот. Компаньон, разделявший с герцогиней это позднее пиршество, при появлении герцога вскочил с другого кресла и с легким криком забился в складки оконной гардины. Филипп с злорадным хохотом кинулся к окну и грубо вытащил из-за гардины отбивавшегося соперника, но тут же отскочил назад и остолбенел в позе воплощенного изумления и недоумения: пред ним была… де Воклюз!
Девушка тоже была в ночном туалете, еще более откровенном, чем Генриетта. Но, конечно, не это так смутило Филиппа: когда-то он видал де Воклюз во всяких видах. Только он уж очень не ожидал встретить Генриетту в столь не компрометирующей обстановке. Мысль, что он непременно застанет жену в объятьях возлюбленного, превратилась у, Филиппа в навязчивую идею. Что этим возлюбленным должен оказаться Людовик, в последние минуты уже не казалось Филиппу вполне несомненным. Наоборот, ему пришло в голову, что дружком Генриетты окажется кто-нибудь другой, и эта мысль пришла ему особенно по вкусу. О, если бы это было так! Тогда в короле он нашел бы первейшего союзника, и гордая Генриетта была бы унижена до последней степени. Но, как это всегда бывает с навязчивыми идеями, Филиппу даже в голову не приходило, что возлюбленного может и не быть совсем или может просто не оказаться в тот момент, когда он, герцог, явится на защиту своих супружеских прав. И вот это-то и повергло его в такое остолбенение.