Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
— Не дадут они мне за него замуж пойти… Сюда услали, чтоб не нашёл. Михайло, как пёс цепной, караулит, шагу ступить не даёт, девку ко мне приставил, чтоб следила. Я письмо написала, горничной денег дала, чтобы нашла в слободе, с кем переправить, так Михайло мне нынче то письмо показал и на моих глазах в печке сжёг… А ещё сказал, чтобы я о нём думать забыла и что замуж зимой отдадут. Они бы прямо нынче отдали, да только жениха государыня по службе в Санкт-Петербург услала, а как воротится, так свадьбу и сыграют. Ну и зачем мне жить? Зачем?!
Последние слова она выкрикнула в голос и вновь вся напряглась, так что Алёшке показалось, будто сейчас вскочит и бросится к обрыву. Он снова прижал девушку к себе.
— Тихо… Тихо… Не плачь!
У него были две младшие сестрёнки, которых Алёшка с самого рождения нянчил, помогая матери, и очень любил. И укачивать приходилось, и утешать, и даже защищать от пьяного отца. Вот и сейчас под свист ветра и шум грозы, отступавшей к лесу, он шептал какие-то слова, гладил по голове, прижимал к своему плечу, покачивал её, точно маленькую, и постепенно девушка затихла.
— Покуда человек жив, ещё всё изменить можно, — проговорил Алёшка, когда вздрагивающее в его руках тело расслабилось. — А ты чего удумала? И душу погубишь, и коханому своему на всю жизнь жернов мельничный на шею повесишь… Или хочешь, чтоб он за тобой следом в речку сиганул?
Она затрясла головой, мокрые волосы, как водяные змеи, зашевелились по плечам.
— Нет-нет…
— А каково ему будет, подумала?
— Что же мне делать?.. Не могу без него… Умереть хочу.
— Глупая ты. Умереть все успеют, а ты пожить успей. Чего её торопить, смерть-то? Мне вот с коханой моей тоже вместе не быть… Тебя твой… как его зовут?
— Митенька…
— Ну вот… Тебя твой Митенька любит? — Девушка медленно кивнула, и Алёшка продолжил: — Счастливая ты. А меня она вовсе не замечает, мне ж на ней свет клином сошёлся… За счастье бороться надобно, а не в речке его топить. Вот кабы помер он, тогда да — ничего уж не изменишь, а покуда жив человек, ещё всё поменяться может… Напишешь ему письмо, а я отправлю.
Теперь, когда нервическое напряжение отступило, Алёшка начал замерзать, Анна тоже ёжилась и вздрагивала. Поднявшись, он протянул ей руку.
— Пойдём домой, не то простынем.
Она медленно встала, опираясь на его ладонь, рука была ледяной и мелко дрожала. Алёшка поднял плащ, валявшийся на земле, тот был совершенно мокрый, но он всё равно накинул его спутнице на плечи — в тонкой, насквозь промокшей рубахе, липнущей к телу, она казалась вовсе нагой, и Алёшка смущённо отвёл взгляд. До дворца дошли молча, и лишь у самого крыльца девушка обернулась и пристально взглянула в глаза:
— Не обманешь? Правда отправишь письмо?
В темноте лица было не разглядеть — светлое пятно с тёмными провалами глаз и змеившимися вокруг волосами. «Верно так выглядят утопленницы», — подумалось Алёшке.
— Не обману, — пообещал он.
— Спасибо…
* * *
Гроза уходила за дальний лес, дождь ещё не прекратился, но уже не хлестал, а шуршал умиротворяюще, гулко погромыхивало вдали. Елизавета сидела на подоконнике в трапезной. Безуспешно проворочавшись в постели больше часа, она встала и пришла сюда, зная, что если начнёт плакать у себя в спальне, туда тут же примчится Мавра с утешениями и упрёками.
Огромное помещение тонуло во мраке, из раскрытого окна веяло свежестью, мокрой землёй, пахло острым ароматом грозы. Кажется, в доме все уже легли, лишь ей одной не спалось. Часы громко тикали, отсчитывая минуты.
Мысли скакали заполошными зайцами — старый терем, знакомый ей с детства, помнивший их с Аннушкой крошками, в котором каждая досочка на полу была знакомой и родной, теперь казался чужим и недоброжелательным, точно эта ссылка сделала его Елизаветиным врагом.
А ещё вспоминалось прошлое лето — тогда они с Алёшей дважды приезжали сюда. Дни проходили в хмельном веселье, ночи — в любовном исступлении. В тот миг казалось, так будет всегда. Если бы она знала, что не пройдёт и трёх месяцев, как их разлучат, она бы… она бы каждый его поцелуй запечатлела в сердце, запомнила на всю жизнь…
По ночам тоска наваливалась особенно остро. Каждый раз, ложась в постель, она думала, что та помнит тепло его тела… И хотелось бежать из этой опустевшей комнаты. Может, горницу поменять? Елизавета вздохнула и плотнее запахнула на груди ворот кунтуша. Надо было возвращаться к себе и укладываться, но она всё оттягивала этот момент, продолжая вглядываться тёмное заоконье.
С детства она привыкла все свои тайны и переживания делить с Маврой, но от той теперь сочувствия не дождёшься. У неё нынче на всё один ответ — все уши прозудела про Данилу, какой он кавалер, и нежный, и пылкий, и влюблён без памяти. Кажется, она сразу разуверилась в том, что Алёша вернётся, а Елизавета всё не хотела осознать очевидное. Вот и сейчас в ответ на эту мысль внутри всё заметалось, затвердило заполошно: «Нет-нет-нет!»
Не хочет она Данилу. Никого не хочет… Где-то в памяти махнула крылом ясная звёздная ночь, привиделось тонкое лицо с огромными иконописными глазами, мягкий баритон, певший на странном, похожем на русский, языке, но Елизавета нетерпеливо отмахнулась. Её волновал не казак, а его дивный, не похожий на прочие голос.
Данила что-то принялся обхаживать её не шутейно. Верно, Маврушка настропалила. Той отчего-то кажется, что стоит Елизавете уступить ему хоть раз, и она тут же забудет Алёшу. Экая глупость! Она фыркнула.
Небо посветлело, луны по-прежнему не было видно, но через рваные клочья облаков заструился её свет, и тьма за окном перестала быть кромешной. От плотной массы подступавших из парка деревьев отделились две тени и двинулись в сторону крыльца. Елизавета насторожилась, впившись глазами в приближающиеся фигуры. Мавра, что ли, гуляла со своим Петрушкой? Вот бедовая! И дождь ей не помеха. Где они от ливня прятались, интересно…
Однако человек за окном приблизился, и стало ясно, что он гораздо выше Петра Шувалова. Собственно, такой рост был только у одного из её окружения. Вторая тень оказалась невысокой и хрупкой, но понять, кто именно это был, Елизавете не удалось. Обе свернули в сторону чёрного крыльца и пропали из виду. Сама не зная зачем, Елизавета слезла с подоконника и вышла в малые столовые сени, примыкавшие к трапезной. Туда вело заднее служебное крыльцо, которым ходила прислуга, подавая на стол. Ладони внезапно взмокли.