Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
— Я скоро умру? — Голос пациентки дрогнул.
— Бог с вами, Ваше Высочество! Что за странные фантазии! Вы уже почти здоровы. Кашель скоро пройдёт, уверяю вас! Пейте три раза в день горячее красное вино, настоянное на травах, и скоро забудете о своём недуге. Если бы ещё удалось найти молоко ослицы, было бы и вовсе замечательно…
— Тогда отчего у тебя такое лицо, будто я уже посреди церкви в гробу лежу? — Елизавета усмехнулась невесело.
— Прошу прощения, Ваше Высочество! Не предполагал, что вы так внимательны к моему лицу, иначе не стал бы огорчать вас его хмурым видом… Сие лишь от того, что у меня нынче в голове сильная ломота — эти ваши канальи-кабатчики продают сущую цикуту[21]. Отдыхайте.
Он поклонился и двинулся к двери, однако на пороге обернулся и, удостоверившись, что пациентка не видит его за низко спущенным пологом огромной кровати, поманил камеристку, сидевшую рядом с больной. Камеристка, фрейлина и ближайшая подруга, Мавра Егоровна Чепилева[22], уже больше десяти лет состояла при Елизавете. Пожалуй, человека ближе неё у той не было. Вот и сейчас Мавра всю процедуру держала цесаревну за руку и отвлекала разговором. Елизавета боялась боли ужасно, однако пиявок — отвратительных, скользких, холодных червяков — ненавидела ещё больше и потому предпочитала терпеть боль от порезов ланцета. И если Мавре удавалось отвлечь её, процедура проходила почти безболезненно.
Мавра Егоровна, заметив производимые медикусом знаки, украдкой кивнула в ответ, и Лесток вышел.
Через четверть часа она появилась в его комнате с озабоченно-тревожным лицом.
— Что случилось, Иван Иваныч?
В России его имя — Иоганн Герман трансформировалось в «Ивана Ивановича», и Лесток давно уже привык отзываться на него. Впрочем, Елизавета звала его на французский манер — Арман.
— Всё не так безоблачно, как мне бы хотелось, Мавра Егоровна. — Он говорил почти без акцента, только лёгкое грассирование отличало его произношение от речи русских. — Нынче опасность миновала, Её Высочество определённо идёт на поправку. Но и сама болезнь, и то, как долго держался жар, а главное, как сильно и долго она кашляет — знаки весьма и весьма недобрые. Её Высочество стоит на пороге грудницы[23].
Мавра заметно побледнела, но слушала молча, не кудахтала. Лестоку она нравилась — умная, спокойная, здраворассудительная, совершенно лишённая дамских романтических бредней. Спросила только:
— Вы говорили ей о том?
— Нет, — покачал головой Лесток. — И вас прошу этого не делать. Для таких натур, как Её Высочество, известие о близости тяжёлого недуга может оказаться губительным. Елизавета мнительна, ужасно боится болезней и смерти — да вы же и сами знаете.
— Вы сказали «на пороге». Болезнь ещё можно предотвратить?
— Ручаться за то не могу. — Лесток вздохнул. — Лучше всего было бы, конечно, сменить климат — отправить её на пару лет на воды. Но сие, как понимаю, совершенно исключено.
Хотя тон его был, скорее, утвердительным, нежели вопросительным, Мавра кивнула.
— А потому, единственное, что ещё, надеюсь, может остановить развитие болезни — это спокойное и счастливое состояние души Её Высочества. Последние месяцы она постоянно плачет и находится в чёрной меланхолии. Не думайте, что я об этом не знаю. Она может притворяться беззаботной и улыбаться при встречах, но я прекрасно вижу истинное положение вещей. Я знаю Её Высочество много лет и, поверьте, могу отличить настоящую весёлость от наигранной. Вы должны сделать так, чтобы она успокоилась.
— Сделать? Но как? Вы же понимаете, отчего она плачет! — Мавра вздохнула. — Что же тут поделать возможно?
— Откуда мне знать! — Лесток раздражённо дёрнул плечом. — Радуйте, отвлекайте! Придумайте какую-нибудь забаву! Устраивайте концерты, спектакли, фейерверки. Наряды шейте — она их обожает. Словом, вам виднее, это же вы старшая придворная дама! Хоть вприсядку перед ней пляшите, ежели сие её развеселит. Подсуньте ей нового любовника, наконец!
Мавра не стала краснеть, точно мак на лугу, только чуть приподняла белёсые брови:
— Вы полагаете, это поможет?
— Чем скорее она забудет Шубина и увлечётся новым кавалером, перестанет плакать, не спать ночами, терять аппетит и пребывать в десперации[24], тем больше шансов, что болезнь пройдёт без следа. — Лесток хмуро покачал головой и добавил сердито: — Если бы год назад мне сказали, что я буду всерьёз опасаться чахотки у Её Высочества, я бы не поверил. Ни по телесному сложению, ни характером, ни здоровьем Её Высочество совершенно не склонна к этой болезни и то, что сегодня она едва-едва не стала её жертвой, происходит единственно от её состояния духа — ипохондрии, в которой она пребывает много месяцев. И я заявляю вам как медикус: если вам не удастся эту тоску рассеять, она скоро убьёт Её Высочество.
– -------------------
[21] Яд растительного происхождения, получаемый из растения Cicuta virosa. Им был отравлен Сократ.
[22] После длительных раздумий автор намеренно изменил фамилию ближайшей подруги Елизаветы, Мавры Егоровны Шепелевой, чтобы не возводить на эту даму напраслины. Поскольку героиня романа совершает предосудительный поступок, которого настоящая Мавра, скорее всего, не совершала.
[23] Грудница — чахотка, туберкулёз.
[24] Десперация — депрессия.
* * *
Лес по обеим сторонам дороги немного расступился, и впереди сквозь ненастную дымку апрельского вечера проступили очертания причудливых башен донжона[25] и крепостных стен замка Шамбор. Усталые кони, точно почуяв близкий отдых, взбодрились, и даже стук копыт зазвучал веселее.
По прямой, как стрела, дороге двое всадников, словно обретя второе дыхание, устремились навстречу замку. Не прошло и часа, как под копытами их коней приятно захрустел гравий обширной площадки перед крепостным рвом. Мост был опущен, решетка центральных ворот поднята, и через минуту утомлённые путешественники, проскакав по мосту, миновали стену и спешились перед главным входом донжона.
Со стороны конюшен к ним уже бежали, и, бросив поводья подоспевшей прислуге, оба кавалера поспешили внутрь. Тот, что шёл первым, высокий стройный седовласый красавец, небрежно кивнул склонившемуся мажордому, прошагал мимо выстроившейся шеренги солдат личной охраны и устремился к широкой лестнице в центре здания. Второй, миловидный юноша лет двадцати, поспешал следом, с любопытством поглядывая вокруг — он был здесь впервые.
Один за другим они взбежали по винтовой мраморной лестнице на второй этаж, где их встретил немолодой, изящно одетый господин.