Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
Когда они с Вишневским приехали в Москву и Фёдор Степанович привёл Розума к придворному регенту[35] Гавриле Стрельцову, тот, важный, толстый, державший себя точно князь, прослушал несколько псалмов, исполненных Алёшкой, восторга не выразил, однако в штат певчих зачислил. Начальником Гаврила Никитич был строгим, похвалами не баловал, а вот затрещину, если замечтаешься во время службы, мог дать увесистую. Самого Алёшку «рученька» регента ещё не вразумляла, но примеры случались. За прошедшие два месяца Розум сольно не пел ни разу и решил, что голос его Гавриле не пришёлся, а нынче вдруг как гром среди солнечного утра — приказание исполнять Херувимскую[36].
Он потёр заледеневшие ладони, сердце в груди скакало, как озорной жеребчик-стригунок[37]. Не приведи Господь и голос так же дрожать станет!
Чтобы хоть немного отвлечься и успокоиться, Алёшка отступил на пару шагов в сторону богатого парчового занавеса, отделявшего среднюю часть от клироса, чуть сдвинул его, глянул в щёлку. Народа в храме было изрядно, но царские места ещё пустовали. Только чуть в стороне, спиной к нему перед иконой Николая Угодника, стояла высокая женщина в тёмно-зелёной робе и длинном покрывале, спускавшемся ниже талии. Одеяние, которое больше всего напоминало бы монашескую рясу и апостольник[38], если бы не яркий цвет и дорогая, вышитая серебром материя, не позволяло ни рассмотреть даму, ни угадать её возраст.
В церкви стоял нестройный гул — в ожидании начала службы люди негромко переговаривались, шелестела ткань, слышалось шарканье ног по каменным плитам. Но незнакомка, казалось, не замечала всего этого, глубоко погрузившись в молитву. Вся подавшись навстречу святому, она замерла, не шевелясь и, кажется, не дыша. Просто стояла, но отчего-то Алёшке чудилось, что она горячо, истово, со слезами молится.
Ропот в храме вдруг изменил тональность, став из лениво-скучающего благоговейно-восторженным, и Алёшка увидел, как по проходу между почтительно расступающихся и кланяющихся людей идёт полная дама об руку с кавалером в длинном парике. За ними следом ещё несколько человек: две нарядные женщины, мужчина и девочка-подросток.
«Государыня», — понял Алёшка, и отступившее было волнение накатило с новой силой.
Императрица прошла на царское место, сопровождавшие выстроились полукругом сзади. Женщина, что стояла перед иконой Николая Чудотворца, перекрестилась и обернулась. Она вступила в узкий столб света, падавший сквозь небольшие окна под куполом, яркий солнечный луч словно облил её золотом, и от этого сияния, полыхнувшего в глазах зарницей, Алёшка зажмурился — в тот краткий миг, что смотрел на неё, незнакомка показалась неестественно, невыразимо, ангельски прекрасной.
Когда он открыл глаза, она уже вышла из солнечного столба и, склонившись, стояла перед императрицей — лобызала руку. Императрица что-то проговорила, лицо её было брезгливо-недовольным, и небрежным жестом указала женщине назад. Та покорно встала среди сопровождавших Её Величество дам.
Теперь Алёшка видел лишь склонённую голову и прядь золотистых волос, выбившуюся из-под покрывала. И вдруг захотелось заглянуть ей в лицо. Он и сам не мог бы сказать, чего именно желал: убедиться, что незнакомка действительно прекрасна, или понять, что наваждение рассеялось и облитая солнечным золотом фигура, ангельский лик и неземное сияние привиделись ему от волнения.
Выглянул из алтаря архиепископ, поклонился царице в пояс, следом из южной двери высунулся диакон, махнул регенту.
— Розум! — окликнул тот сердитым полушёпотом, и Алёшка вздрогнул, словно очнувшись. — Куда ты там зенки пялишь? На место, живо! Смотри у меня!
— Благословенно Царство… — густым басом прогудел из алтаря архиепископ — служба началась.
Алёшка не сводил взгляда с регентовой руки, сосредоточенно ловил каждый жест. В слаженном хоре сильный глубокий голос его, повинуясь знаку Гаврилы Никитича, звучал вполсилы, не выделяясь из общего стройного ряда. На миг он отвлёкся, с сожалением вспомнив маленькую бедную церковку в селе Чемары и полёт души, возносимой волнами восторга и счастья под самый купол. Тогда служба была отрадой, праздником, а теперь сделалась нелёгкой работой. Но тут же вновь заставил себя сосредоточиться на исполнении очередного антифона[39] и больше уж не отвлекался.
Отзвучали тропари, владыка прочёл отрывки из Евангелия, диакон пробасил ектении, и распахнулись Царские врата. На краткий миг Алёшка замер — пересохло вдруг в горле — и, набрав полную грудь воздуха, запел:
— И-и-и-иже Хе-ру-ви-и-имы…
Голос, мощный, широкий как море, сильный, как январский шторм, легко покрыл немалое помещение, воспарил под купол и гулким эхом отозвался под его сводами.
— Та-а-а-айно образу-ующе…
Он вдруг перестал видеть знаки регента и его колючие глаза, словно в родных Чемарах поток безотчётного восторга и благодарного упования на Бога подхватил юного казака, и душа устремилась ввысь к солнцу и свету.
Он очнулся с последними звуками Херувимской песни, шесть человек с суровым регентом Гаврилой во главе во все глаза смотрели на него, словно увидели впервые.
– ----------------------
[35] Регент — руководитель православного церковного хора, который подбирает голоса для хора, обучает и руководит пением во время богослужения.
[36] Херувимская песнь — песнопение из православного богослужения, один из самых значимых и торжественных моментов литургии.
[37] Стригунок — годовалый жеребёнок.
[38] Апостольник — предмет одежды православной монахини. Представляет собой головной платок с вырезом для лица, ниспадающий на плечи и покрывающий равномерно грудь и спину.
[39] Антифон — в православном богослужении хоровое песнопение, в котором попеременно звучат два хора.
* * *
В двунадесятые праздники полагалось являться к службе всей «фамилией». Елизавета бы не поехала, будь её воля, но Анна зорким коршуном следила за соблюдением всех протокольных формальностей, особенно когда те касались её полуопальной кузины. Елизавета была уверена, что царственная сестрица жаждет видеть её ещё меньше, чем она сама, однако ревниво следит, чтобы все внешние проявления нижайшего почтения сродница выказывала неукоснительно и публично.
Нынче, в Вербное, по традиции обедню слушали в Красной церкви, что когда-то была построена по благоволению их общего с Анной деда — царя Алексея Михайловича. Елизавета явилась задолго до начала службы, чтобы, не приведи Бог, не опоздать и не вызвать тем раздражение гневливой родственницы. Незаметно прошмыгнула туда, где по обычаю стояла на литургии императорская семья, и остановилась чуть в стороне, возле образа святого Николая. Её «свита», в лице подруги-камеристки Мавры Чепилевой и камер-юнкера Петра Шувалова осталась в толпе, на три четверти состоявшей из придворных. Им стоять рядом с царским семейством было не по чину.