Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
— Я помогу вам, — тихо проговорил Матеуш. — Отвезу ей письмо, да и за границу, коли будет надобно, выехать пособлю.
– ---------------
[118] Сорт дорогого красного бургундского вина.
* * *
Матеуш не верил своим ушам. Вчера они с Шубиным составили целый план побега, обговорили детали, всё продумали и наметили. Бывший гвардеец сиял и словно крыльями над землёй плескал, всё мечтал вслух, как встретится с Елизаветой, да что скажет ей, да как они станут жить — он поступит наёмником в армию Его Величества и обязательно дослужится до полевого маршала…
Сейчас перед Матеушем сидел совершенно другой человек — потускневший, потемневший лицом, поникший… Старше того, вчерашнего, лет на двадцать.
— Я понял, что не могу так рисковать, — проговорил он, не поднимая глаз. — Ладно бы опасности подвергался только я… Но рисковать её свободой, а быть может, и жизнью я не вправе…
— Но вчера вы были окрылены этой идеей. — Матеуш ещё надеялся переубедить его.
— Был, — вздохнул Шубин. — Надежда ослепила меня и лишила разуменья.
— Безусловно, риск есть, — Матеуш нервно сглотнул — его хитроумная интрига рушилась на глазах, — но почему вы вдруг решили, что предприятие обречено на провал?
— Вчера я письмо получил от сослуживца. Ничего особливого, одни токмо сплетни про общих знакомых. Но в том письме он пишет, что государыня восстановила Тайную канцелярию и вернула из ссылки генерала Ушакова. Вы не знаете, что сей за господин! Пёс цепной! У него повсюду свои люди, от него никакая крамола не скроется. Даже то, что происходит за закрытыми дверями домов. Когда-то он и его патрон расправились с сыном царя Петра ровно за то самое, что мы с вами задумали — он сбежал за границу. Его выследили, вернули в Россию и умертвили. Так что пусть я никогда боле её не увижу, но она будет жива и на воле. — Губы его задрожали, но Шубин справился: зло сжал зубы, одолевая слабость, и заговорил тусклым, но ровным голосом: — Она забудет меня, как забыла тех, кто был прежде… Она моё самое драгоценное сокровище. И я готов жизнь отдать, храня его, а не ставить под удар ради собственных похотений.
— А о ней вы подумали? Ведь она любит вас, тоскует, страдает… Мечтает о встрече. Она была бы счастлива сбежать с вами и разделить вашу судьбу! Спросите её сами! Уверен, Елизавета Петровна с радостью ухватится за эту надежду. Видели б вы, как счастлива была она от одной лишь возможности передать вам весточку!
— Даже если так. Женщина слаба и живёт сердцем, мужчина же должен жить головой, даже если сердцу от этого мучительно больно. Она забудет меня. Она весёлая, кокетливая, любит жизнь и любовь, она не станет ждать меня годами. И слава Богу! Такая женщина не может принадлежать одному мужчине. А мой долг беречь её. Спасибо вам за сердечность, месье Антуан! Буду вечный ваш должник, ежели передадите ей моё последнее письмо. Прощальное. В нём я прошу не писать мне больше, забыть и жить счастливо.
Шубин протянул пару свёрнутых в три сложения листов, залитых воском. Вместо печати на восковой нашлёпке был оттиск нательного креста. Матеуш принял бумаги, готовясь убеждать, уверять и уговаривать, но Шубин крепко сжал ему ладонь, резко развернулся и быстрыми шагами пошёл — почти побежал прочь. Сырой балтийский ветер трепал выбившиеся из хвоста пряди волос.
И Матеуш понял, что переубеждать его бесполезно. Он принял самое тяжелое в своей жизни решение и уже не отступит от него.
Глава 25
в которой Алёшка исповедуется и выбирает лошадей
Скрипнула дверь заднего крыльца, приотворилась, выпустив едва различимую в ночной темноте фигуру. Миновав службы, дровяные и каретные сараи, сенник и мыльню, та неторопливо зашагала в сторону поросших крапивой и лопухами развалин старинного царского терема, обогнула их, остановилась, прислушиваясь, и, лишь убедившись, что следом никто не крадётся, повернула в сторону погоста. Где-то в кронах деревьев заухал филин, и шедший замер возле кладбищенской ограды, мелко закрестился. Однако, как видно, укрепясь духом, шагнул к тёмному прогалу ворот, за которым частоколом стояли надгробия. Оглянулся вокруг и негромко свистнул.
От ближайшего камня отделилась другая фигура, повыше и пошире, и шагнула навстречу.
— Ну? Пошто звал?
Голос был низкий, сипловатый. Ему ответил другой, высокий, чуть запыхавшийся и немного дрожащий:
— Дело есть до тебя и твоих ребят…
Сиплый хохотнул.
— Неужто? Я-то думал, ты меня за ради променаду сюда позвал… А у тебя дело! Вона как! Ну ежели не в церковном хоре петь, может, чем и пособлю…
Второй голос дрожь умерил, зазвучал значительно:
— Надо уму-разуму поучить лапотника одного.
— Что за орёл?
— Петух. Крылья коротки, да уд[119] велик. Всех кур потоптал. Гофмейстер наш. Розум. Знаешь его?
— Видал пару раз. Что с ним делать велишь? Поучить да отпустить?
Собеседник отозвался с неожиданной злобой:
— Рожу смазливую попортить, чтобы ни одна баба на него больше не глянула. Хошь ножиком режь, хошь зенки выкалывай.
— Тогда, может, вовсе порешить?
— Можешь и порешить, плакать не стану.
Обладатель высокой фигуры хмыкнул:
— А деньги-то у тебя есть? Гофмейстер — человек чиновный, не черносошный мужик, так что к обычной цене ещё пару рубликов накину.
— Деньги не я плачу. Я лишь медиацию[120] составляю.
— И кто же заплатит?
Второй голос прозвучал надменно:
— А то не твоего ума забота. Ты, знай, делай своё дело.
В сиплом послышалась угроза.
— Смотри… Коли конфидент твой меня надует, шкуру я с тебя сдеру. Ты меня знаешь.
— Заплатит, не сумневайся, — зачастил собеседник.
— Хитёр ты, как погляжу! Я чаю, он за «медиацию» твою раскошелится не единожды…
— Сие не твоя докука, — огрызнулся невысокий. — Ты свои деньги получишь. Так что? По рукам?
— По рукам. Рупь задатку, остальное, как дело сладим.
Зашуршала ткань, и невысокая фигура что-то вытащила из складок одежды и протянула высокой.
— Держи. И яви милость: лично мне услугу окажи — коли до смерти его уходишь, сделай сие не враз. Пускай помучается.
– ------------------
[119] мужской половой орган
[120] посредничество
* * *
Епитрахиль[121] приятно пахла ладаном. Алёшка опустился перед священником на колени, однако сделался от того ненамного ниже невысокого седенького отца Фотия.