Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
Человек прицелился в быстро удалявшегося всадника и, скрипнув зубами, опустил руку — слишком далеко. Даже, если удастся попасть, пуля будет на излёте и скорее всего не убьёт, а лишь слегка ранит. Эх, жалость какая! И куда только его черти понесли? Впрочем… Судя по звуку свора ушла в сторону гадючьего лога, а оттуда есть более короткий путь, и на пути этом имеется одно очень удобное место… Там, если повезёт, вполне можно исполнить задуманное.
Человек выбрался из кустов и пришпорил коня.
* * *
Петляя между деревьев, почти невидимые среди кустов и травы, собаки мчались впереди, и понять, где они находятся, можно было только по звуку. На какой-то миг они потеряли зайца и заметались по поляне, нетерпеливо скуля и подвывая.
— Ну же! — крикнула Елизавета и обернулась на Алёшку. — Где этот бездельник егерь?
Глаза её сияли, щёки пылали. И Алёшка засмотрелся.
— Ату! Ату! — Она слегка шлёпнула кончиком хлыста вожака — крупного борзого кобеля, рыжего с широкой белой проточиной на морде и в белых же чулках.
Тот словно очнулся, перестал бестолково метаться по поляне, задрал вверх узкую длинную морду, втянул воздух носом, затем уткнулся им в землю и в следующий миг уже вновь нёсся по лесу, увлекая за собой свору.
Елизавета с Алёшкой помчались следом.
По лицу хлестали ветки, и ему показалось, что наступил вечер — так сумрачно было под покровом леса. Стая выскочила на очередной прогал, и на самом его краю среди травы мелькнул серый меховой ком — крупный русак.
— Ату! — закричала Елизавета и устремилась следом.
Внезапный порыв ветра, сильный и резкий, ударил в спину и едва не сорвал с головы шляпу — Алёшка подхватил её уже в полёте. Над головой раздался глухой рокот, и, задрав голову, он понял, почему в лесу стало темно — огромная, низкая фиолетово-чёрная туча, словно гигантская чернильная лужа, быстро разливалась по небу, пожирая лазурную синеву ясного дня.
Он бросился догонять Елизавету, когда раздался треск, послышалось шипение, и небо с грохотом раскололось, озарив сгустившийся мрак яростной вспышкой, на несколько мгновений оглушившей и ослепившей охотников.
Люцифер шарахнулся в сторону и взвился на дыбы. Алёшка закричал, но, разумеется, ничем помочь не смог — Елизавета, поглощённая погоней и не контролировавшая каждое движение своего коня, вылетела из седла и упала в траву. Его рыжий затанцевал, задирая голову, но Алёшка удержал испуганного жеребца, остановил, соскочил с него и бросился к цесаревне. Она сидела на земле, потирая ушибленный локоть.
В следующий миг раздался новый мощный раскат, сопровождаемый ослепительной зарницей, и рыжий жеребец, вырвав из рук повод, храпя, помчался следом за Люцифером, с хрустом ломавшим ветки уже где-то вдалеке.
— Ваше Высочество! — Алёшка подбежал к Елизавете. — Вы не ушиблись? Давайте руку!
Он подхватил её, сердце заметалось, не хуже давешнего зайца, за которым умчалась свора, замер на миг, глядя ей в лицо, и осторожно опустил на землю. А поставив на ноги, тут же отступил.
Очередной удар был столь силён, что Елизавета, взвизгнув, прижалась к нему и зажала руками уши. И тут хлынул дождь — отвесной белой пенной стеной.
Елизавета вдруг засмеялась и, раскинув руки и запрокинув голову, закружилась на месте. Тут же захлебнулась в потоках воды, закашлялась и, продолжая хохотать, схватила Алёшку за руку.
— Бежим, Алексей Григорьевич! Здесь неподалёку мой охотничий домик.
* * *
С них потоками стекала вода. Елизавета ворвалась в большую круглую комнату и, хохоча, сорвала с головы треуголку, та, насквозь пропитанная влагой, шлёпнулась на пол, точно огромная толстая лягушка.
— Вот это гроза! Господи! Красота какая! Вы только гляньте, Алексей Григорич! — С трудом выбравшись из размокшего, цепляющегося за руки кафтана, под которым была такая же сырая рубашка, она прильнула к низкому маленькому оконцу. — Как полыхает! Сто лет не помню такой грозы!
И обернулась к неловко замершему за её плечом Алёшке.
— Вам надо переодеться, простудитесь.
Он не понял, когда и как она вдруг оказалась очень близко от него. Слишком близко. Опасно близко. И остановилась. Улыбка растаяла, а сияющие глаза вдруг потемнели, словно под сенью той самой тучи, что извергала за окном потоки воды и света.
— Замёрзнете… — Голос прозвучал глухо. — Вас выжимать можно…
И она положила руки ему на грудь. Пальцы скользнули по отворотам кафтана, погладили их, словно пытались стряхнуть невидимую соринку. Глаза не мигая смотрели прямо в душу. Алёшка накрыл ладонью её руку на своей груди. Золотистая прядь упала со лба, по ней сбегали крошечные бриллиантовые капельки, и он заправил её за ухо. Кончики пальцев коснулись мочки, скользнули по щеке.
Она подалась навстречу, кажется, даже привстала на цыпочки, губы приоткрылись, глаза очутились совсем-совсем близко… Он потянулся к ней… и совсем рядом раздались громкие тяжёлые шаги. Дверь распахнулась, и их словно ураганом разметало по разным углам комнаты.
— Государыня цесаревна! Голубушка! — запричитал незнакомый голос, и из сеней яблочком вкатилась полная низенькая женщина. — Вот радость-то! Лебёдушка наша! А мы с Акимкой все глаза проглядели — отчего же это душенька наша к нам не заглянет!
* * *
Гроза ушла, но дождь не спешил за ней. Лил и лил — словно хляби разверзлись, за окном стало сумрачно и серо. Ключница Пелагея затопила голландскую печь, зажгла свечи, накрыла на стол, причитая, что не знала о визите дорогой гостьи и потому попотчевать её как следует не сможет.
Её муж, невысокий, плешивый с редкой сивой бородёнкой был смотрителем домика, а заодно камердинером, лакеем, истопником и так далее. Он проводил Алёшку в одну из четырёх комнат, в которые вели двери из центральной, что служила гостиной и столовой, помог переодеться. В чужом костюме было неловко, неудобно, а ещё отравляла мысль, что его надевал тот, другой. Имя которого он носил и место которого в сердце Елизаветы так мечтал занять. Он бы не стал переодеваться, но собственное платье было мокрым настолько, что с него, пока стоял, натекла целая лужа воды.