Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
Вскоре стало ясно, что дождь прекращаться не собирается. При домике имелась небольшая конюшня и, в общем-то, можно было вернуться в слободу, но пока шли пешком через лес, Елизавета так вымокла, устала и замёрзла, что снова покидать гостеприимное тепло ей, судя по всему, совершенно не хотелось. Пелагея суетилась вокруг неё, точно родная мать, не знала, куда усадить и чем попотчевать.
Незаметно подступил вечер — выглянув в очередной раз в окно, Алёшка заметил, что на дворе стемнело. По всему выходило, что ночевать придётся здесь.
Ужин накрыли в большой комнате. Прислуживали им Пелагея и её муж Аким. Елизавета ела с удовольствием, а Алёшка не мог проглотить ни кусочка, и она, наконец, заметила это.
— Отчего не едите, Алексей Григорьевич?
— Я не голоден, Ваше Высочество.
Потом Пелагея долго хлопотала, устраивая гостью ко сну — согревала постель, взбивала перины и подушки и даже сказки ей, кажется, рассказывала. Алёшка лежал, прижавшись спиной к стене, тёплой от расположенной рядом голландки, и невольно ловил каждый звук. Наконец, в доме воцарилась тишина.
Спать он не мог — какое там! От мысли, что она рядом — по другую сторону этой же самой стены — Алёшку бросало в жар. Он вздыхал, ворочался с боку на бок, трогал ладонью тёплые брёвна. Наконец, встал, натянул рубаху, кюлоты с чулками и вышел в гостиную. Присел на подоконнике, глядя в колышущуюся темноту и слушая тихий шорох капель, срывавшихся с листьев.
В душе трепыхнулось странное чувство. Что-то почудилось Алёшке давеча в гостиной, когда Елизавета коснулась его груди. Что-то очень близкое, сокровенное, принадлежащее лишь им двоим. Он сердито тряхнул головой, отгоняя лукавые мысли. Глупости! Ему просто показалось.
С той ночи прошло три недели. Как же он надеялся, что Мавра ошиблась и Елизавета вспомнит его, узнает! Ну неужели же сердце так ничего и не подскажет? Но нет. Не подсказало. Её сердце билось для другого, и от осознания этого становилось во сто крат мучительнее, чем прежде. Тот, другой, далеко, но она была с ним, а не с Алёшкой, даже если обнимала и целовала. И всё же он ни о чём не жалел. За повторение той ночи, не задумавшись ни на секунду, он отдал бы жизнь…
За спиной скрипнула половица.
— Не спится, Алексей Григорьевич? — И на плечо ему легла рука.
Он развернулся стремительно, словно распрямилась сжатая до упора пружина, и через мгновение уже сжимал её в объятиях, целуя, прижимая к себе, вдыхая аромат волос. Она отвечала жарко, страстно, руки, зарывшись в его кудри, стискивали затылок, гладили, трогали, пропуская меж пальцев пряди волос.
Алёшка слышал её сердце, дышал её дыханием, знал каждое её движение. С рёвом штормового моря ударяла в виски кровь. Он чувствовал её всю, казалось, стал единым целым, и мгновенно уловил момент, когда она остановилась.
— Нет! — выдохнула Елизавета, и перед Алёшкой с лязгом захлопнулась железная дверь — путь к солнцу и воле, — запирая в затхлой, сырой темнице. Он сделал шаг назад.
— Я не могу…
— Простите, Ваше Высочество. Простите за дерзость…
Странно, но, кажется, она поняла.
— Вы ничем меня не оскорбили. Напротив. Но я не могу…
Он стоял, опустив голову и закрыв глаза. Сердце бешено колотилось, и он придержал его ладонью.
— Конечно, Ваше Высочество. Кто вы и кто я…
— Нет! Не из-за того. Это неважно! — Она коснулась его руки, и Алёшка отступил ещё на пару шагов.
— Подобное не повторится, Ваше Высочество, — тихо выговорил он с усилием, не глядя ей в лицо. — Простите.
И почти бегом выскочил в сени.
Глава 28
в которой французы говорят о политике, а Мавра пытается стать миротворцем
Мавра смотрела на Елизавету, вытаращив глаза и, кажется, даже рот разинула.
— Ты хочешь уволить Розума? — переспросила она — должно быть, не поверила собственным ушам. — Но почему? Натворил чего, бедовый?
— Нет-нет, — зачастила Елизавета виновато. — Я отправлю его назад в Придворную капеллу с письмом для Лёвенвольде и дам самые лучшие рекомендации.
— Не финти! — Мавра грозно нахмурила редкие брови. — Ну-ка, живо сказывай, что случилось!
Елизавета опустилась на пышную, богато задрапированную парчой кровать и уткнула лицо в ладони.
— Мавруша, я не могу… Он… он волнует меня… Вчера в лесу… я не знаю, что случилось. Я чуть не изменила Алёше… Пусть он уедет с глаз, я не могу, не хочу… Я не должна.
И она расплакалась.
— Рассказывай! — сурово велела Мавра.
И Елизавета принялась рассказывать.
— Ты влюблена в него, только и всего, — спокойно подытожила Мавра, выслушав бессвязное повествование, то и дело прерываемое всхлипами и сморканием.
— С ума сошла! — Елизавета вскочила. — Я Алёшу люблю! А это безумство какое-то, затмение… Пусть он уедет, пусть оставит меня в покое!
— Нет, это ты умом слаба! — взвилась вдруг Мавра, и Елизавета растерянно захлопала на неё глазами. — Пойми ты, наконец: Шубина больше нет! Он не вернётся! Вы не будете вместе! Зачем душить в себе нормальные человеческие чувства?! Розум любит тебя без памяти! А ты уже любишь его!
— Замолчи! — взвизгнула Елизавета. — Я люблю Алёшу! И мы будем вместе совсем скоро! Не зря мне Господь знак дал!
— Да не было никакого знака! — взорвалась Мавра. — Неужто ты и впрямь ничего не помнишь?! Ты ту ночь с Розумом провела! Ему Парашка-дура приворотного зелья подсунула, а ты случайно выпила! Я утром к тебе в горницу пришла, а вы в постели вдвоём…
— Нет… — Елизавета почувствовала, как отлила от лица кровь. — Не может быть… Скажи, что ты это сей миг придумала! Мавруша, пожалуйста!