Шальные деньги
Шрифт:
Дилер сдал карту: тройка треф.
Мрадо в ауте.
Победитель — Петр. За тройку. Банк как с куста. Мрадо одним махом продул сто шестьдесят тысяч. Здравствуй, Шарик, ты — балбес.
Мрадо слышал шум собственного дыхания. Словно обухом по башке. Голова кружилась. Подступила тошнота.
Чувствовал, как бьется сердце. Колотится, рвется из груди.
Петр сложил выигранные фишки стопками. Сгрузил со стола себе в пакет.
Встал. Вышел из-за стола.
Кто-то позвал Мрадо. На другом конце, за бархатным канатом, стоял Ратко. Мрадо кивнул ему. Повернулся обратно к столу.
Так и сидел как в дыму. Бросало в жар. В пот.
Наконец дилер, собравшись духом, спросил его:
— Вам сдавать?
Дилер просто хотел узнать, намерен ли серб остаться в игре. Но для Мрадо вопрос этот был равносилен той беде, которая только что разыгралась с ним.
Он встал. Побрел восвояси.
Как любил говаривать Боббан: быстро только в хоккей продувают. Теперь Мрадо мог бы возразить ему: еще быстрее — в холдем. Просадить сто шестьдесят штук в полчаса — не хрен собачий. Не мой сегодня день, решил он. Надо было с ходу врубаться: народ-то за столом прожженный, дальше некуда.
Ратко, стоя к автоматам передом, к покерным столам задом, заряжал двадцатками однорукого бандита.
Мрадо похлопал товарища по плечу:
— Чё опоздал?
— Я-то? Ну опоздал, зато теперь уже час торчу, тебя жду. Пока доиграешь.
— Да, но опоздал не я, а ты. Мы забили на десять.
— Ну мой косяк. Как сыграл-то?
Мрадо не ответил.
— Чё, непруха?
— Такая, сука, непруха, что хоть с Кларабергского моста вниз головой.
— Сочувствую.
Мрадо постоял, посмотрел, как играет Ратко. В полном раздрае. Нечего было соваться в игру, раз с ног валишься от усталости. Деньги-то прокатные. Как бы все это не вылезло наружу.
Твою мать!
Ратко тем временем загрузил последнюю двадцатку. Нажал на старт. Закружились клубнички с семерками.
И еще сильней — головушка Мрадо.
Снова при делах. Вот она, радость выстраданная, долгожданная: Хорхе — самый крутой гангстер в городе. Эль хоро. Восстал из пепла. Думали, золотой мальчик в нокауте, а он поднялся.
Жил меж двумя заботами: торгуя коксом по-взрослому и лелея праведную ненависть к своим обидчикам. Наркота: ходил под Абдулкаримом. Обидчики: Радо и Ко., отметелившие его до полусмерти.
Но Хорхе не был бы Хорхе, кабы не планировал отомстить, раздавить империю Радована раз и навсегда. Упаковать югославского мафиози или хотя бы надрать ему задницу.
Дни мистера Р. сочтены. За это Хорхелито ручается.
Воспоминания.
Оклемался Хорхе на удивление быстро. Там в лесу, когда ЮВе набрел на его измочаленное тело, чилиец сперва вообще не врубался. Какого хуя надо этому эстермальмскому мажору? Грузит какой-то лабудой насчет новых рынков сбыта, развития кокаинового бизнеса. Зовет в дело.
Четверть часа распинался перед измудоханным чилийцем.
Тот почти не слушал.
ЮВе обещал прислать машину, надыбать анальгетики.
Хорхе же твердил: уйди.
ЮВе пошел к дороге.
Хорхе остался один. От малейшего движения тело пронзала дикая боль. Подмораживало. Хорхе хотел забыться. Исчезнуть. Однако настырней боли одолевали вопросы, вертевшиеся в голове. Тронут ли южки Паолу? Вернутся ли за ним? Уехать из Швеции сразу или погодить? Если уезжать, что там ловить? Ни бабла, ни документов, ни связей. Иными словами, шансов выкарабкаться не больше, чем у залупившейся шестерки на зоне.
В лесу смеркалось. Погода портилась. Стволы деревьев почернели. Ветви клонились долу.
В плечах и ногах будто не осталось целой косточки. Спина разламывалась пополам. Рядом с жопой выросла еще одна такая же — доведя до совершенства видимое стремление природы к симметрии. Две руки, две ноги, два глаза, два уха, две ноздри — теперь вот до кучи две жопы.
Хотел уснуть. Куда там!
Холодно.
Прошла вечность: полтора часа, проведенных чилийцем в лесу, пока не вернулся ЮВе. С ним пришел какой-то шкаф, настоящая горилла. Вдвоем подхватили чилийца. Тот чуть не помер от боли, второй раз за четыре часа. Не чума, так холера. Сперва избит до беспамятства сербским отморозком, теперь снесен замертво ливанским бугаем.
На дороге их ждала белая «мазда» с фургоном. В фургоне нашлись носилки на вате. Положили на носилки, стянули фиксирующими ремнями. Чувак, по виду швед (Хорхе тогда принял его за настоящего санитара), дал морфия. Чилиец отключился. Снились ему авоськи со жратвой, ходившие сами по себе.
Остальное помнил отрывками.
Очнулся в холодной комнате. В непонятках. Вроде в безопасности, но стремно — вдруг в больничку свезли? Попасть к лепилам все равно что спалиться — с ходу отправят до родимой хаты на Эстерокер. Вдруг пронизало. Взвыл от боли.
Показался шкаф, тот самый, что вынес его из лесу. На нем водолазка и черные джинсы. Его образина ну никак не вписывалась в образ медбрата. Грубое, суровое лицо. Правая щека исполосована шрамами. При улыбке обнажался верхний ряд зубов, среди которых ярко поблескивал один золотой. Наверное, именно из-за него и сложилось окончательное мнение: слыханное ли дело, чтоб шведский медперсонал форсил золотыми фиксами?
Шкаф, звали его Фахди, вдруг оскалился:
— Аллаху акбар, живой!
Прошло несколько дней. Очнулся. Кто-то заботливо поставил компресс на больную руку, рука была болотного цвета. На руке и левой ляжке со ссадин начала отваливаться корка. Дело шло на поправку. Уже можно считать, что отлуплен не до посинения, а только до позеленения.
Пацан, ставивший компрессы на руку, представился Петтером и добавил: «Ты оклемаешься, чувак!» Хорхе бессильно уронил руку на кровать. Тогда Петтер взял стакан с какой-то красной жидкостью. Из стакана торчала трубочка. Петтер вставил трубочку в рот чилийцу. Тот попробовал. Малиновый компот, что ли?