Шальные миллионы
Шрифт:
Состояние Кости было светлым, легким и веселым. Он будто бы долго шел по сырому темному тоннелю, со всех сторон его давили стены, а сзади грозил настичь и раздавить поезд, и не было надежды скоро выбраться на простор, но вдруг тоннель кончился, с неба грянул луч летнего солнца, а вокруг приветливо и безмятежно защебетали птицы.
В город он поехал на автобусе, с вокзала позвонил Сергею, и тот окончательно рассеял его опасения. Он может явиться в райцентр, навестить главу администрации, прокурора и ехать к отцу, жене отдыхать. Амалия тоже спокойна, Сергей ей все рассказал, и она ездит на Анином мотоцикле, катается, а сегодня после обеда они с Анной далеко уходили на катере вверх по Дону.
Сергей попросил разрешения покататься на «Волге».
— Да, да, Сережа! Бери машину, езди сколько хочешь. И на работу езди, — пусть привыкают видеть тебя на собственном автомобиле. Будет же когда-нибудь у тебя собственная машина!
— Теперь эта мечта недостижима, автомобиль слишком дорого стоит.
— Заработаем деньги. Вот поедешь со мной в Питер, и мы будем вместе заниматься частным сыском. Будешь Шерлоком Холмсом.
Сергей ответил не сразу. И голос его выдавал волнение:
— Твоими бы устами… Ну, ладно, Костя. Будь здоров и поскорее возвращайся.
Костя верил Сергею как самому себе, а на этот раз тот проявил еще и ум, и смекалку. И Костя подумал: «Перетяну его в Питер». И тут же ему пришла другая мысль: «Анну — тоже». Образ девушки с русалочьими волосами и большими синими глазами преследовал его неотступно. Он думал о ней, пробираясь лесом на шоссе Москва — Волгоград, и здесь, на вокзале, и во время разговора с Сергеем, — думал непрестанно и как-то светло, с надеждой видеть ее часто. Ни разу не вспомнил об Амалии, — все мысли были только об Анне, о ее глазах, золотых, как луч солнца, волосах. «Уж не влюбился ли я, старый дурак?..» Мелькнула мысль о дяде-академике, об Амалии, — впрочем, только мелькнула. Думать о них не хотелось. В Каслинскую решил пока не возвращаться: «Пусть события утрясутся, пройдет время…»
В городе на рынке подошел к женщине с висевшей на груди дощечкой: «Сдаю комнату».
— Комната отдельная? А мебель есть?
— Комната с балконом и с видом на Волгу. Есть две кровати.
— Я хочу жить один. И чтоб хозяйка готовила мне еду.
— Такое удовольствие недешево.
— Не дороже денег.
— Да, конечно. Двести рублей в день.
— Хорошо.
Женщина оглядела его с любопытством: богатые люди нынче не редкость. Вот один из них.
Костя украдкой и тоже с пристрастием оглядывал собеседницу, искал признаки криминала, — но нет, женщина простая, ведет себя естественно, — успокоился.
— Что принуждает сдавать комнату?
— Муж спился, взяли на лечение, четырех ребят держу на плечах, а время вон какое, — сами видите.
Костя понимающе закивал и больше ни о чем не спрашивал.
Комната оказалась чистой, просторной. Две железные кровати хотя и не создавали комфорта, но и не портили вида. Растворил балкон, и ему открылись пристань и заволжские дали. Река здесь была широкой, вправо на ее середине золотом отливал песчаный островок, за ним проглядывалась полоска другого, а за тем, другим островом, в дымке жаркого июньского дня синела черта левого берега. Костя знал: там, в Заволжье, много садов, бахчи с арбузами, дынями, поля с сочными сахаристыми помидорами. В детстве с отцом он плавал туда на речном трамвайчике «Постышев» и по несколько дней жил у каких-то родственников.
Пришли из школы ребята. Парень лет двенадцати заглянул к нему, поздоровался и поспешно закрыл дверь. Видно, приучен был не мешать постояльцам.
Голоса двух парней покрывали звонкое властное щебетание двух девчонок, — в отсутствие матери они, видимо, исполняли роль хозяек.
«Да, им надо помочь», — решил Костя и был рад, что представился случай сотворить благое дело. «Благотворительность!» — подумал он и поморщился, как от зубной боли. Обворовать, ограбить, обчистить до нитки людей и потом много говорить о благотворительности, восторгаться бесплатными супами, кричать во всех газетах о щедрости новоявленных нуворишей, молить весь мир о помощи и тут же под шумок закачивать эту «помощь» в свои бездонные карманы — в этом стиль и характер новых владык. Были в истории худые времена, были дни мрачные, безысходные, но, как сказал один русский литератор, «не было подлей».
Взял «дипломат», открыл маскировочное дно, прикинул, сколько у него осталось денег. Долларовые купюры были крупные, всего двести с небольшим тысяч. Мысленно перевел на рубли: за один доллар давали теперь двести двадцать рублей. Больше сорока миллионов.
«Господи, я — миллионер!..»
У Кости было время — несколько дней. Хоть неделя, две, — и никаких забот! Службы нет, начальства тоже, он — частный детектив.
— Ты — счастливец, майор, — говорил ему начальник милиции, — можешь ехать хоть на остров Кергелен. Бог тебе судья и хозяин.
И вот, он поехал. Пока на Дон, в Волгоград, а там, если придет охота, махнет и на Кергелен. Кстати, где он, этот остров? Наверное, в райском месте, на море Средиземном, а может, в Тихом океане?
Не знал Костя, что Кергелен находится вблизи Антарктиды, и лета там почти нет, а вечно дуют ледяные ветры, и живут там лишь смелые мореходы, искатели чудес и приключений.
Большую часть денег он решил отнести на вокзал и заложить в ящик автоматической камеры хранения. В шифр всегда включал день, месяц и год своего рождения.
Через полчаса он эту операцию уже проделал и зашел в большой ювелирный магазин. Прошел к директору.
За столом с лупой в глазу сидел старый ювелир. Костя показал милицейскую книжку и тотчас уловил тревогу. Седой сутулый старик лет семидесяти сжался, точно под ударом. Заметно побледнел.
— У вас ко мне дело?
— Да, я хочу показать перстень, проконсультироваться. Сдавать не буду, перстень не мой, но я должен знать его стоимость.
Директор протянул руку, — она дрожала:
— Покажите.
И потом долго, пристально, через окуляр разглядывал перстень, особенно камни и места крепления. Бриллиант в центре был очень крупный и, видимо, необычайной чистоты и великолепной огранки.
Дотошный и бдительный майор по каплям пота, выступившим на лбу и лысине ювелира, мог безошибочно судить, что в руки старика залетела дорогая птичка. Он два или три раза отрывался от перстня, переводил дыхание, кидал на Костю замутившийся, полубезумный взгляд и снова склонялся над перстнем. Затем спросил: