Шальные миллионы
Шрифт:
— Хорошо, могу тебя утешить. Говорю еще раз: старуха жива, она помещена в больницу и скоро вновь приползет в музей и будет с новым рвением натаскивать ценности в свой тайник. Утешься, твоя Регина еще нас переживет.
Анна улыбнулась, и на этот раз уже не печально.
Прошел месяц. Костя изредка, раз или два в неделю, ездил на работу, но конкретного задания не имел. Старрок был им доволен, звал его Костей, поверял секреты, будто бы искренне питал к нему дружеское расположение. О музейной операции и о черной сумке не заговаривал, — вроде ничего и не было. Иногда спрашивал Костю: «Что делаешь? Кого-нибудь обложил флажками, — нет? А?» Костя отвечал: «Нет, ничем не занят. Пустяки не интересуют, а крупного дела не подвернулось».
Майору Воронину присвоили звание подполковника. По этому случаю дома устроили торжественный обед, но без посторонних. Друзей у Кости не было.
Амалия из Каслинской возвратилась, но тут же поехала в Крым на курорт, — лечить суставы.
Однажды вечером из Каслинской позвонил Олег.
— Здравствуй, Анна! Здорова ли, как настроение? Докладываю о книге: пристроил ее в частное издательство. И главным там Степан Ковригин, — помнишь, он был редактором твоего сборника? Прочел за один день. Сдал в набор. И в две недели выпустили тысячу экземпляров.
— А сколько ты заплатил?
— Погоди, не перебивай. Главное — необыкновенный успех книги. Первая тысяча продавалась в десяти киосках по тридцать рублей. И раскуплена в два дня. Киоскеры говорят, что так ходко не идет ни одна книга. Типография печатает основной тираж — сто тысяч. Но я не оформил договор, нужна доверенность, заверенная нотариусом. Пришли, пожалуйста, и чтоб были слова: «Доверяю такому-то все денежные операции по изданию моей книги «Слезы любви»». И вот еще: на днях ты получишь экземпляр книги, — подпиши ее и вышли в издательство.
— Ладно, ладно, — все сделаю, но скажи мне, пожалуйста, как здоровье Дуняши? И как церковь? Ты наладил ремонт?
— Да, да, спасибо тебе, дорогая. Дуняшу отправил в больницу — в Волгоград, ее готовят к операции. Говорят, поставят на ноги. А ремонт идет полным ходом. Когда будешь в Каслинской?
Хороший это был разговор. И Анюта, положив трубку, долго не могла успокоиться. И сидевшему тут же Косте сказала:
— А и вправду от счастья можно умереть. И предложила:
— Поедем кататься на автомобиле?
Она много слышала о дачных местах: Репино, Комарово. Нынче же решила туда поехать.
Костя сидел рядом, любовался, как ловко управляет машиной Анюта.
— Давай говорить на английском. Скоро поедем в Америку, надо бы свободно владеть языком.
Анна перешла на английский. Говорила короткими простыми фразами:
— Я очень счастлива. Олег сообщил хорошие вести.
— Какие?
— Напечатали мою книгу, ее хорошо покупают.
— О, я рад! Поздравляю!
Костя говорил так же лаконично, но фразы строил быстрее, произносил увереннее. Подумал: «У меня не было времени заняться ее рукописью, завтра же поеду искать издателя». Спросил:
— Издали так быстро? Я думал, книги издают долго.
— Раньше — да, издавали долго. Теперь есть частные издательства. Если им выгодно, издают быстро.
Эту тираду проговорила с трудом, и Костя не все понял.
— Частные издательства? А цензура?
— Теперь нет цензуры. Демократы ее отменили.
— Это хорошо или плохо?
На этот вопрос Анюта ответила по-русски:
— Я автор молодой, поначалу полагала, что это хорошо. Но сейчас вижу: сломав цензурный заслон, на рынок хлынула низкопробная и откровенно вредная литература — порнография, проповедь злобы, агрессивности. Этак, я думаю, из молодых людей можно воспитать стадо разбойников и насильников. Кто же тогда защитит нас, женщин? И кто будет рожать и воспитывать достойных граждан?
— Ты мне сказала целую речь. Хорошо бы такую умную проповедь услышать от тебя по-английски.
В Комарово на Большом проспекте они вышли из машины. Дачи тут были большие, усадьбы просторные, и всюду — вековые мачтовые сосны. Прежде, когда Ленин позволил Финляндии отделиться от России, к финнам перешла большая территория между Финским заливом и Ладожским озером — уголок природы с могучим лесным массивом, увлажненный дыханием, с одной стороны, соленой Балтики, с другой — озерной благодати. Массив этот близко подступал к городу Петра и был превращен финнами в райский уголок для своей богатой элиты. Состоятельные люди Финляндии строили дачи рядом с уже бывшими здесь домами русских богачей; в результате здесь, на юге Финляндии и севере Петербуржья, вырос редкий по красоте поселок — смесь архитектуры русской с творениями финских мастеров по дереву. Комарово стало заповедным местом проживания людей именитых, ученых, писателей вперемешку с вездесущими денежными ловкачами.
Комарово, как и некоторые дачные поселки Подмосковья — Абрамцево, Переделкино, Архангельское, стало знаменито.
Не было видно залива, но дыхание моря Анна ощущала. Сказочная красота окружала ее.
На обратном пути говорили о богатых и привилегированных. Анна и не подозревала, что у нас их так много.
Все чаще между Костей и Анютой закипали политические разговоры. Девушка бывала в магазинах, на питерских рынках, видела, как растут цены, как встревожены и растеряны женщины, им не на что было купить самые необходимые продукты. В воздухе висел страх перед надвигающимся голодом.
— Что же это происходит в нашем государстве? — спрашивала Анна, и в голосе все сильнее звучали нервное раздражение, страх, передававшиеся ей от людей, и боль за них.
— Мы сами во всем виноваты, — говорил Костя, включая камин и подвигая к нему кресло. Он любил вот так, поудобнее устроившись у камина, заводить с Анютой разговоры о политике, где у нее были самые поверхностные знания, и он упивался своим явным превосходством.
После таких разговоров, вставая по утрам и садясь за письменный стол, она долго не могла написать и строчки. Тушила настольную лампу и смотрела через стекла балкона на лес; из темной комнаты он даже в безлунье рисовался отчетливо: стояли в безмолвии сосны, липы, широкоплечие дубы и низкорослые, с жидкими стволами рябины. Природа навевала печаль, но и покой, так необходимый для творчества. Она задумала повесть, вначале писала быстро, легко, как она обычно и писала, но жизнь людей, которых она встречала, разговоры с Костей вносили сумятицу в ход ее мыслей; ей казалось, что все, что она пишет теперь и писала раньше, — не важно, не серьезно, это детский лепет девицы, не знающей жизни своего народа, копание в собственных мелких страстишках. Олег звонил, что повесть пошла, ее охотно раскупают. Но о чем она?.. «Слезы любви» — история ее несчастной любви, несостоявшейся жизни. Ей двадцать четыре года, а она не замужем. В станице и на хуторе таких называли «старая дева», «перестарок», — к ним относились настороженно. За что-то ее не берут же! Какой-то изъян в девке!.. «Изъян во мне? Но какой?..»