Шальные миллионы
Шрифт:
На крики и возню в комнату входили другие парни, лезли, как из щелей, девчонки в мерцающих червленым серебром лосинах, шептались, шушукались. Пять-шесть парней подковой обошли Шалопая, но никто не посмел его тронуть. И Анюта, холодея от страха, спрашивала себя: «Кто же он такой?.. Почему они его боятся?..»
То была страшная минута, и неизвестно, чем бы она кончилась, если бы именно в этот момент в квартиру Иванова не ворвались люди, — много людей, с пистолетами, автоматами. И точно гром с ясного неба раздалось:
— Сдавайтесь! Вы арестованы. Руки!.. Руки, говорят!.. Незваных гостей как ветром сдуло. Остался один Шалопай. Повернулся к Анюте:
— Не выдавай. Прошу, не выдавай меня!
И спрятался за оконную штору. Анюта, повинуясь безотчетному чувству жалости и благодарности, заслонила его спиной.
— Все в порядке? Да? Подожди, родная. Мы берем банду Малыша.
То был голос Кости. Сказал и убежал. Еще пять-десять минут слышалась в квартире суматоха, бегали люди, кто-то кому-то кричал, подавал команды. Наконец, возня прекратилась, голоса смолкли. В комнату вошел Костя. В одной руке он держал пистолет, другую подал Анне:
— Скорее!
И уже в машине сказал:
— Взяли тепленькими, почти всю охрану Малыша и его исполнительного директора. К сожалению, сам Малыш ушел. Как сквозь землю провалился.
Анна слушала Костю как во сне, она была близка к обмороку. И даже теперь еще не понимала, что спрятавшийся за шторой в ее комнате лупоглазый Шалопай, так героически защищавший ее от источавшей наркотическую заразу иглы, и был тот самый Малыш — таинственный и грозный глава международной мафии.
Потом она об этом догадается, но не скоро признается Косте.
Ничего не случилось с Анной во время ивановского юбилея, насмотрелась она кошмаров, но Бог хранил нашу героиню, — невредимой вышла она из квартиры миллиардера. Но такой же ли удачливой будет ее дальнейшая служба в милиции? Вот о чем думала она, лежа у себя в кровати.
На тумбочке горел ночничок, тут же лежала купленная недавно книжечка о Горбачеве «Князь тьмы», но она не читала, не могла читать, — смотрела в темный каминный угол, и картины юбилейного вечера, сменяя одна другую, перемежались в памяти.
Шалопай… Он оказался хорошим парнем, дрался за нее, защитил от иглы. И хорошо, что спрятался у нее в комнате. Хоть чем-то ему отдарила.
А Нина? Ее «посадили на иглу». Свалилась где-то, не пришла, не могла прийти. Господи! Вдруг над ней надругались?.. Вспомнила, как говорят казаки: «Пьяна баба вся чужа».
От мысли этой жарко ей стало. Приподнялась на локтях, хотела встать и идти, но куда, зачем?.. Звонить?.. Но нет у нее телефона ивановской квартиры.
Точно прячась от кого-то, закрылась с головой одеялом. К горлу подкатил комок, полились слезы. Вот несчастье, вот где ее поджидали и ждут в будущем беды! И нет другого пути, — не уйдешь в сторону, не отвернешься. Ведь тут Костя. Она будет с ним. Это ее жизнь.
Представилась картина: ее убили в очередной переделке, хоронят, и рядом, у изголовья, стоит Костя и плачет. И она слышит его слова: «Прости, любимая. Не уберег, не сумел, — прости, ради Бога».
В ту ночь лишь под утро заснула Анна, но долго ей спать не дали. Часу в девятом позвонила Нина. Голос чужой, хрипловатый:
— Аннушка, радость моя, солнышко незакатное, ты как там, — цела, невредима?
— Со мной все в порядке. Ты-то как?
— О, господи! Обо мне нет речи. Я дома и сейчас звоню из квартиры с Литейного. Тут целый погром учинили. Мафию брали, Малыша искали. С ума можно сойти! Я-то ничего не слышала, — я гадость какую-то выпила, ром африканский. Но ты-то, — испугалась, поди, до смерти. Прости, родная, впутала тебя.
— Не беспокойся, я была в комнате, никто не досаждал. Слышала шум в гостиной, но не вышла и ничего не знаю.
— К тебе в комнату не заходили?
— Кто-то заглянул и почти тотчас же вышел.
— И Малыш не был?
— Нет, никто не был, — соврала Анна.
Нина заговорила тихо:
— Аннушка, милая, Сереженька где? Душа моя извелась. Чует мое сердце…
— Ах, Нина! Что ты там чуешь, — вон он с дедом во дворе дрова пилит. Раз пять спрашивал о тебе: где да что, да куда запропастилась. Втюрился в тебя парень. Шельма ты приворотная.
— Говори, говори, родная. Мне твои слова — бальзам на сердце. Передай ему, скажи, шепни на ухо: так он мил мне, так его полюбила — сил моих нет.
— Тихо ты. Вдруг подслушают.
— А и черт с ними! Хоть завтра уйду от них. Не по мне их жизнь: все чего-то ждут, кого-то боятся, трясутся — точно мыши летучие шуршат в темных углах. Ну да ладно. Я звоню по делу. Иванов спешно собирается за кордон. Говорит, поедем к отцу. Он дом в Европе купил, где-то на берегу Черного моря. Я хотела, чтоб и ты, и Сергей — с нами ехали. Иванов тебя знает, а Сергей пусть инкогнито. А?.. Родная, милая, уговори Сергея. Не могу без вас, со скуки сдохну. А?.. Уговори.
— Хорошо. Звони вечером.
На том разговор окончили, и в тот же момент на пороге появились Костя с Сергеем. Усталые, счастливые, — включили камин, сели в кресла. И оба загадочно, пытливо смотрели на Анну. Она не успела одеться, сидела перед зеркалом в халате и расчесывала волосы.
Заговорил Костя:
— Страху за тебя натерпелись. Компания-то у Иванова собралась рисковая.
— Я в комнате своей уединилась. Однажды только зашла ко мне Нина, да Иванов заглядывал. Чумной какой-то, лицо блаженное… И будто бы даже слюни по щекам текли. Нина схватила его за руку, увела из комнаты.
— Кто еще заходил к тебе?
— Парень какой-то с совиными немигающими глазами да пожилой господин с клиновидной бородкой. Но они быстро ушли.
— Мы взяли там всю головку опаснейшей мафии, двадцать два человека, но сам Малыш ускользнул.
«Лупоглазый Шалопай… за шторой… — не он ли и есть Малыш? Вольно или невольно, но она — виновница такой неудачи. Надо пока молчать!..» Сказала:
— Иванов с Ниной завтра за границу летят. Силай Иванов дом в Европе купил, на берегу Черного моря.