Шампавер. Безнравственные рассказы
Шрифт:
В четыре часа ночи тюремщик поднялся, чтобы предупредить ее. Когда ее одели, она сошла вниз, поддерживая своего исповедника.
Тележка тотчас тронулась. Казалось, что весь Париж высыпал на улицу, заполнив пространство от Дворца Правосудия до Гревской площади. Жадные до зрелищ зеваки усеяли дома 'сверху донизу; никогда казнь не собирала большей толпы народа.
– Вот она! Вот она! – повторялось из ряда в ряд.
Как прекрасна была с высоты своей повозки бедная обездоленная Аполлина! Сколько достоинства! Сколько покорности судьбе! Лицо ее было бледнее облачавшего ее покрывала, а волосы – чернее рясы священника, плакавшего рядом. Она обвела толпу печальным взором: мещанки грозили ей кулаками, а умиленные молодые люди посылали ей воздушные поцелуи.
Наконец повозка въехала на Гревскую площадь. Когда Аполлина взошла на помост, она заметила в окне господина де Ларжантьера, холодно разглядывавшего ее; она испустила долгий крик ужаса и упала без сил на руки помощника палача.
Тут
– Закройте зонтики, не видать ничего, – кричали со всех сторон. – Закройте зонтики, – восклицали женские голоса, – сделайте милость, господа, ничего не видать!
Весь сброд, вытянув шеи, поднялся на цыпочки.
Когда нож упал, по толпе пронесся глухой гул, а какой-то англичанин, высунувшись из окна, нанятого за пятьсот франков, протяжно прокричал «very well» и от удовольствия захлопал в ладоши.
Жак Баррау, плотник
Гавана
Ибо крепка, как смерть, любовь;
люта, как преисподняя, ревность
Черна я, но красива, как шатры
Кидарские, как завесы Соломоновы.
88
Песнь песней 8, 6.
89
Песнь песней 7, 4.
Ах! Зачем эта ревность?…
I
Pesadumbre y conjuracion [91]
Был воскресный день; об этом говорила тишина селений, веселый вид и белые одежды рабов, которые проходили вдали и не хрипели под своей непомерною ношей. Несчастные! Не хватало еще навесить им колокольчики, как мулам. Это были часы сиесты, и солнце светило ослепительно; меж тем плотник Жак Баррау, огромный крепкого сложения негр, вышел посидеть у входа в хижину, словно втиснутую в самую бухту, где стояли на якоре две рыбачьи шлюпки и неаполитанская баланчелла, которую чинили. На берегу валялись бревна, чурбаны и доски.
90
П. Л. Жакоб, Библиофил – псевдоним французского писателя Поля Лакруа (1806–1884), автора ряда трудов по истории и библиографии, а также многочисленных исторических романов.
91
Обила и тайный замысел (исп.).
Жак Баррау не успел еще снять полосатой рубахи и рабочего платья; однако, будучи человеком глубоко верующим, он не работал, – в такой день это было бы смертным грехом. Он был бос. Во всем обличье его сквозила небрежность, никак не вязавшаяся с его энергической повадкой. Из-под курчавых черных волос сверкали большие белки глаз; он то и дело оглядывал море и окрестности, много раз возводил глаза к небесам, а потом начинал пристально смотреть на Гавану, мигая, затягиваясь длинной сигарой и презрительно выпуская изо рта клубы синего дыма.
Было бы трудно объяснить движения и порывистые вздохи этого человека; взгляд его, печальный и угрожающий, останавливался то на широком Антильском море, [92] просторы которого он, казалось, силился измерить, то на городе, и это наводило на мысль, что он погружен в мечтания, что сердце его охвачено тоской по родине, той страстной любовью к далекой отчизне, которую ничем нельзя излечить. Тоска эта еще и по сей день заставляет старых канадцев, согнувшихся под унизительным игом англичан, проливать слезы при одном лишь имени своей прежней родины, и, томимые ею, они иной раз с отвращением отталкивают от себя своих юных соотечественников, говорящих на грубом языке поработителей, который так раздражает их слух.
92
Антильское море – ныне Карибское море.
Негр словно измерял взглядом расстояние от американского берега до родной Африки и проклинал европейских дикарей, которые завезли его сюда, выменяв у работорговца на какую-нибудь пилу или саблю.
Можно было бы с головой погрузиться в эти горькие мысли, и, однако, все это нисколько
– Ревность, ревность! Как ты меня мучишь! Как ты меня истязаешь, ревность!.. О, будь он проклят, будь проклят Жак Баррау! В груди у меня печет, будто я наглотался кубебы [93] с перцем. Ревность! Ты вгрызаешься мне в сердце зубами и жалишь меня как змея! Только я вздумаю оттолкнуть тебя, как ты впиваешься в меня еще упорнее. Оттолкнуть тебя? Надо бы, да только как?… Они мне и сомнений не оставили; вечером, когда я возвращался из города, в третий раз я видел, как он убегал; ясно, что убегал из моего дома… Да, я его видел, подлого Хуана Касадора. [94] Чего ты крутился возле моей Амады? [95] Чего ты хотел… О, я еще слишком добр!.. А кто мне поручится за Амаду? Нет, нет, моя Амада, ты чиста, не правда ли?… И, однако, можно ли этому верить?… Женщины так лукавы. Жестокая судьба! Томительная неопределенность! Скоро я разрешу ее или порешу с собою. Предатель! И я еще звал тебя моим Хуанито; ты, кто знал меня мальчишкой, когда я был таким, как вот эта козочка! Сколько раз мы засыпали с тобой мертвецки пьяные на одной циновке далеко за полночь; ночи напролет душевных излияний и мечтаний слаще тех, что являются в сновидениях! Сколько мы выпили вместе тафьи! [96] Сколько выкурили сигарет!.. Далеки те времена, бедняга Баррау! Да, в молодости ты погулял, а теперь, когда ты уже сгорбился, как твой отец, придется тебе поплакать.
93
Кубеба – растение из семейства перечных.
94
Касадор – по-испански cazador означает охотник
95
Амада – по-испански amada – любимая.
96
Тафъя – водка из тростникового сахара.
Как несправедливы люди! Возжелал ли я когда чужой жены? Так за что же мою обхаживают тайком? Я беден; у меня ничего нет, у меня была только одна Амада. Видно, мне, несчастному, уже ничем не придется владеть на этой земле, пришел черед расплачиваться за все. Ничем! Даже тою, что я избрал среди тысяч! Ах! Не слишком ли я поверил во все худое?… Хитрая слежка, засада смогут мне все открыть: если это ошибка, если я обманулся, я вновь обрету покой; но если… тогда мщение!.. Santa Virgen! [97] Помоги мне, и завтра все будет сделано, – внезапно он притих, нагнувшись и напрягая слух, точно вдруг послышался какой-то шум; он обдернул рубаху и застыл, притворившись совершенно спокойным; из хижины стремительно выбежала молоденькая женщина и, подойдя к нему, оперлась о его плечо.
97
Пресвятая дева (ucn.).
О, сколь она мне показалась красивой и сколь достойной лютой страсти Баррау! Не знаю, был ли я ослеплен этой роковой любовью, этим симпатическим притяжением, влекшим меня неизменно к цветным женщинам, которые являлись всегда мне как воплощения африканской красоты; мальчишкой еще я прельщался объятьями негритянок и оставался холоден к ласкам наших креолок. Какой она мне показалась красивой! Стройная, заливающаяся радостным смехом; цвет кожи ее говорил о смешанной крови; таких вы презрительно называете мулатками; черты ее были тонки и очерчены, как у арлезианок, а глаза живые, миндалевидные. Вокруг головы она изящно обвила муслиновый тюрбан; коралловые подвески покачивались в ушах; монисто из венецианских медяков как бы подчеркивало золотою чертой изгиб ее тонкой шеи; тонкие пальцы были унизаны драгоценными кольцами; коротенькая сайя [98] из бумажной ткани открывала округлые колени и ножки Золушки, обутые, правда, лишь в испанские деревенские espartenas. [99]
98
Сайя – изготовляемая в Китае ткань и платье из нее.
99
Плетеные туфли (ucn.).