Шампавер. Безнравственные рассказы
Шрифт:
– Жак, перемени по крайней мере рубашку, она вся в крови.
IV
A las oraciones [120]
На следующий день, в понедельник, чуть свет, когда Амада еще спала, Баррау уже отправился в Гавану.
Целый день его видели в той части города, где жил Гедеон Робертсон.
Четыре дня и четыре ночи он слонялся по улицам, но все напрасно: Хуана нигде не было, должно быть, рана приковала его к постели.
120
В часы молитвы (исп.).
Наконец роковой день настал – это была пятница: Баррау высмотрел своего врага в порту и пошел за ним по пятам; когда тот вышел
– Стой, негодяй! Тебя-то мне и надо!
– Вы меня искали? Вот я.
– Ладно же. Защищайся, если можешь!
С этими словами он кинулся на него как гиена, занеся нож для удара; Хуан уклонился и, быстро вытащив свой, пропорол Баррау руку, а тот ухватил его за пояс и пырнул в бок. Хуан, отчаявшись, навалился на него, прокусил ему щеку, выдрал кусок мяса так, что обнажилась челюсть; Баррау выплюнул кровавую пену ему в глаза.
В это мгновенье бьет восемь часов и звонят las oraciones [121] в ближайшем монастыре; оба бешеных расходятся и опускаются на колени.
Баррау
Ангел господен возвестил Марии, и дух святой сошел на нее, и она зачала во чреве своем.
Хуан
Матерь божия, дева, радуйся! Благодатная Мария, господь с тобой. Благословенна ты среди жен, и благословен Иисус, плод чрева твоего.
121
На молитву (исп.).
Пресвятая Мария, матерь божия, моли бога о нас, бедных грешниках, и ныне и при скончании дней наших. Аминь.
Баррау
Вот раба господня. Да будет мне по слову твоему.
Хуан
Матерь божия, дева, радуйся! Благодатная Мария, господь с тобой. Благословенна ты среди жен и благословен плод чрева твоего.
Пресвятая Мария, матерь божия, моли бога о нас, бедных грешниках, и ныне и при скончании дней наших. Аминь.
Баррау
И слово стало плотью и жило среди нас.
Хуан
Матерь божия, дева, радуйся! Благодатная Мария, господь с тобой. Благословенна ты среди жен и благословен плод чрева твоего.
Пресвятая Мария, матерь божия, моли бога о нас грешных и ныне и при скончании дней наших. Аминь.
– А ну, подымайся, Касадор, что ты там еще ползаешь на коленях?
– Я молился о вашей душе.
– Не надо, я помолился о твоей: берегись!
Он стремительно ударяет его ножом в грудь, кровь брызжет во все стороны; Хуан кричит и опускается на одно колено, хватая Баррау за бедро, а тот тащит его за волосы и колотит по пояснице; ответным ударом он ему вспарывает живот. Теперь они повалились и катаются оба в пыли; то Жак подминает под себя Хуана, то наоборот; оба извиваются и рычат от боли.
Один заносит руку и ломает лезвие о каменную стену, другой насквозь пронзает ему горло ножом. Окровавленные, изрубленные, они отвратительно хрипят и кажется, что перед глазами одна только кровь; сначала она сочится, потом постепенно запекается на ранах.
Уже целые мириады мошек и жуков забираются им в ноздри и в рот и вылетают обратно или копошатся в гноящихся ранах.
К полуночи какой-то купец споткнулся об их трупы.
– Всего-навсего негры, – сказал он и прошел мимо. [122]
Дон Андреас Везалий. [123] Анатом
Mадрид
Когда эта новелла об Андреасе Везалии была закончена, ее отнесли в «Ревю де Пари» и предложили г-ну Амеде Пишо [124] как переведенную с датского неким Изаи Вагнером. По форме своей она не подошла этому литературному журналу. Г-н Амеде Пишо не смог ее там напечатать, но, уплатив за этот мнимый перевод, он вывел потом того же самого героя в очаровательном анатомическом рассказе, который вы, разумеется, читали в этом сборнике. [125]
122
Описывая сцену схватки и смерти обоих соперников, а затем изображая их трупы, Борель следует традиции «неистовой» литературы 30-х годов. Однако, добавляя последний штрих к этой картине, т. е. заставив первого попавшегося буржуа взглянуть на нее, он акцентирует внимание на другом. При виде обезображенных и разлагающихся трупов неминуемо содрогнется каждый нормальный человек, но только не лавочник. Для него, для цивилизованного мещанина, негры – всего лишь товар, а эти мертвецы – товар уже ни на что не годный. И он равнодушно проходит мимо.
123
Везалий, Андреас (1514–1564) – знаменитый фламандский ученый, занимавшийся анатомированием трупов вопреки запретам и преследованиям церкви и обогативший науку об анатомии человека важными открытиями.
124
Пишо, Амеде (1796–1877), – французский литератор.
125
В 1832 году А. Пишо публикует в «Revue de Paris» рассказ «Трупосечение, анатомическая сказка», построенный на основе известного, но не имеющего никаких документальных подтверждений эпизода из жизни А. Везалия: однажды, когда анатом публично вскрывал чей-то труп, в мертвом теле якобы обнаружились признаки жизни. В рассказе Пишо жертвой оказывается любовник молодой жены Везалия, а сам хирург не только осуществляет научный эксперимент, но и мстит своему сопернику и неверной жене. «Анатомическая сказка» Пишо – дань моде. Анатомия в эти годы становится традиционной «неистовой» темой. Кроме Бореля и Пишо, к ней обращаются Жюль Жанен, Альфред де Мюссе и другие авторы. Но если для Пишо это всего лишь развлечение благополучного человека, который хочет позабавиться страшной историей, коль скоро все – и писатели и публика – так увлекаются ужасами, то для Бореля этот сюжет имеет иной смысл: он не может не писать об ужасном так же, как «не может быть караибом».
I
Chalybarium [126]
В спокойные ночные часы, когда города напоминают собой склепы, одна только извилистая улочка Мадрида безвестною жилкою все еще билась, бешено, лихорадочно; этой улочкой-полуночницей в опочившем городе была Кальяхуэлья Каса дель Кампо; в конце ее высился богатый особняк, принадлежавший чужеземцу, некоему фламандцу. Стекла окон светились от зажженных огней, вычерчивая косые линии на темной стене дома напротив, и казалось, что мрак испещрен горнилами печей, пронизан золотою сетчатою вязью.
126
Меч (лат.).
Двери стояли настежь, и виден был огромный вестибюль с перекрестными сводами, оттуда брала начало широкая каменная лестница с резными кружевными перилами, похожими на веер слоновой кости, вся уставленная благоухающими цветами.
Это был, образно выражаясь, целый карнавал стен, ибо каждая внутренняя перегородка была переодета и спрятана под коврами, бархатом и сверкавшими канделябрами.
Несколько алебардщиков разъезжали верхами взад и вперед у входа.
Когда по временам крики бушевавшей снаружи толпы несколько ослабевали, можно было различить приятную танцевальную мелодию, лившуюся вниз по лестнице и отдававшуюся эхом под гулким сводом.
Весь дворец имел праздничный вид, но заполнивший улицу сброд дико орал и рвался к дверям; наверху это были звуки органа в храме, а внизу, на каменной паперти, – галдеж нищих.
То это были торжествующие наглые крики, то хихиканье и лязг меди; звуки эти перекатывались в темноте от одной кучки народа к другой и угасали вдали как сатанинский смех, разносящийся в отголосках грома.
– Доктор правильно сделал – для своей свадьбы выбрал субботу, как раз когда ведьмы шабаш справляют. Надо быть самому колдуном, чтобы все так придумать, – сказала беззубая старуха, притулившаяся к амбразуре окошечка в воротах.