Шамрок на снегу
Шрифт:
Эммон узнал о приказе не брать в обоз беженцев только накануне выступления. До этого он был уверен, что Камила уйдет вместе с ним. Ведь госпиталь, особенно в полевых условиях так нуждался в медперсонале. Но у командования было на этот счет другое мнение.
Эммон забросал начальника штаба рапортами с просьбой оставить Камилу при госпитале. Но все было напрасно. Отчаявшись что - либо изменить, на одной из аудиенций, Эммон в сердцах заявил, что в таком случае он останется здесь, с женой и будущим ребенком. На что старый полковник, глядя в упор, сказал, что его расстреляют
Прощаться было невыносимо тяжело. Обоз выступил ранним промозглым утром. С востока дул сырой ветер, поедая размокший снег. Кое-где, на макушках бугров, появились проплешины – оголенные темные пятна земли с остатками прошлогоднего бурьяна. Угрюмое серое небо висело так низко, что от этого, казалось, трудно дышалось.
Голова обоза уже была довольно далеко от станицы, а последние повозки только-только выбирались за околицу. Эммон должен был идти. Но он не мог.
Камила протянула ему маленькую икону:
– Возьми это на память. Помни о нас.
– Не думай обо мне. Береги себя и малыша. Я вернусь, обязательно вернусь. Ты только дождись. Слышишь! Вот, - Эммон достал из кармана платок, - это подарок моей мамы. Здесь вышит листочек шамрока, символ моей родины. Помнишь, я тебе рассказывал? Это мой талисман. Я хочу, чтобы он берег тебя так же, как берег меня все это время. И вот еще,- он отстегнул от пояса штык-нож, - здесь написано мое имя. Храни его. Быть может он поможет нам найти друг друга.
Повернувшись, Эммон побежал догонять обоз. Обернулся он, когда станица была далеко позади. Камила стояла на дороге, одинокая. Как березка на бескрайних степных просторах.
А на подступах к станице уже сосредоточились несколько кавалерийских отрядов Красной армии. Сил накопилось достаточно, чтобы начать атаку и попытаться выбить англичан из ложбины. Бойцы готовились к бою. В штабной палатке командиры склонились над картой, обсуждая предстоящие маневры.
К полудню вернулась группа разведчиков, высланных накануне вперед для наблюдения за станицей. Всадники спешились прямо у входа в штаб. Старший вошел вовнутрь.
– Разрешите обратиться, товарищ начдив?
Все повернулись к вошедшему.
Рослый детина, с грубыми чертами лица, забрызганный грязью, застыл в ожидании ответа. Он дышал тяжело, что говорило о его поспешном прибытии.
– Что у Вас? – начдив бросил неприязный взгляд. Он не любил грязь, и не жаловал тех, кто неудосуживался найти хотя бы несколько секунд, чтобы привести себя в порядок, прежде чем являться с докладом. Пусть даже срочным и важным.
– Англичане оставили станицу, товарищ начдив. Они ушли на юго-запад.
– Что, все ушли? Вы хорошо проверили?
– Так точно, товарищ начдив! Мы подошли почти к самим хатам – станица пустая.
– Ну что ж, можете идти.
Детина взял под козырек, развернулся и выскочил наружу. Оставшиеся, застыли в ожидании. Начдив некоторое время молчал, потом усмехнулся:
– Надо же, все-таки ушли. Ты был прав, комиссар. Ну что ж, - он посмотрел на стоящего поодаль человека в кожаном пальто, - раз так, то вам с Семеном ставится задача восстановить Советскую власть и налаживать мирную жизнь в вашей станице. Возьми с собой, сколько считаешь нужным людей, и пусть вам сопутствует удача! А мы пойдем дальше. Будем гнать эту нечисть, покуда в море не потопим всех до одного!
Отряд всадников под красным флагом двигался по главной улице. Их не встречали хлебом-солью. Не приветствовали криками «Ура». Пустынные улицы и переулки молча встречали смену власти. Люди знали – снова начнутся репрессии...
Эпилог.
За окном стемнело. Я дочитал последнюю страницу дневника, закрыл тетрадь и посмотрел на Катлин.
– Выходит, Ваш отец всю жизнь верил, что когда-нибудь сможет разыскать Камилу?
– Да. Из записей видно, что именно с этой целью он попытался пойти служить в британскую армию после того, как был открыт «второй фронт». Но его не взяли по состоянию здоровья. Да и возраст был не тот уже. Отчаявшись, он потерял интерес к жизни. Вскоре его не стало. Я тоже, в свое время, пыталась навести справки. Уже после того, как не стало мамы. Мысль, что где-то очень далеко у меня есть брат или сестра не давали мне покоя. Очень тяжело остаться в этом мире совсем одному.
Но что я могла узнать? Советский Союз был закрытой страной. Между нашими странами даже не было дипломатических отношений долгое время. И я потеряла всякую надежду.
Я молчал. Молчал оттого, что не мог решиться рассказать правду. Иногда, бывают в жизни такие ситуации, когда лучше не знать всего. Но я не чувствовал в себе право решать за человека – право знать или не знать.
– Вы что-то хотите мне сказать, - Катлин вопросительно посмотрела мне в глаза. – Не бойтесь, говорите.
И я решил все рассказать...
Сразу же, с приходом красных в станице начались аресты и конфискация продовольствия. Обыски проводились очень тщательно. И если у кого находили спрятанное зерно – расстрел без суда и следствия.
Всех, кого подозревали в сотрудничестве с англичанами, согнали и заперли в амбаре. Допросы велись круглые сутки. Вскоре арестовали и Камилу.
Ее ввели в прокуренный кабинет около полуночи. Тусклый свет керосиновой лампы выхватывал из темноты только центр комнаты с письменным столом да серые лица заседателей. На столе лежал конфискованный при обыске штык-нож. Комиссар кивнул головой,
– Где взяла? – он говорил спокойно. Казалось, излучая при этом какую-то усталость.
Камила знала – расскажи она всю правду – подписала бы себе смертный приговор.
– Нашла на улице, когда ушли англичане, - это единственное, что пришло на ум в этот момент.
– Ага, понятно. – Допрашивающий с тоской посмотрел на огонь лампы, - а что делала во время оккупации?
– Работала.
Он по-прежнему не отводил взгляд от огня.
– Где и кем?
– Санитаркой при госпитале. Спасалась от голода.