Шандор Петефи

Гидаш Анатоль

Сендреи был уже почти не в силах сдержать свое-. го ликования. Он ответил твердо и решительно:

— Даю честное слово дворянина, что не изменю своего решения.

Теперь ликующими криками разразился Петефи, он пытался пожать руку Сендреи.

— Спасибо, сударь мой! Тысячу раз спасибо! Мне-то ведь, кроме Юлии, ничего не надо. Я знаю, что ей тоже только я и нужен.

Сендреи отдернул руку — он весь дрожал от злости:

— Уходите… уходите!..

И когда сияющий, счастливый Петефи вышел, Сендреи, уставившись в пол тупым взором, пробормотал:

— Сумасшедший! Настоящий безумец! Бедная моя дочь!

«Я счастлив! Навеки! — писал Петефи в своих «Путевых письмах». — Ночь, лунная, звездная, тихая ночь. Ни звука, ни шороха… Только соловей поет… это сердце мое!

Славная, славная девушка! Тебя искал я с самой юности моей. Приближаясь к каждой женщине, я склонялся ниц и боготворил ее, думая, — что это ты. И, только стоя уже на коленях, замечал, что это не ты, что вместо истинного божества я боготворил идола… Тогда я подымался и шел дальше. И, наконец, нашел тебя. Ты — сладостная капля, исцелившая мою душу, которую так долго жгла и сушила своим зельем отравительница-судьба. Слава богу, противоядие пришло не слишком поздно.

Славная, славная девушка!

Ей предстояло выбрать между родителями и мной.

Она избрала меня.

Она, кого родители берегли как зеницу ока, с самого детства предупреждая и исполняя все ее желания, никогда не сказав ей дурного слова… А кто был я? Неведомый пришелец, которого забрызгали грязью предрассудки и стрелами исколола

клевета… Я даже не успел сказать ей: «Я не такой, каким кажусь, каким мир хочет видеть меня!» И все-таки она избрала меня! О, в этой девушке живет сердце, которое видит чистые жемчужины под замутненной поверхностью моря. Да будет имя ее благословенно так же, как она благословила меня.

В сентябре женюсь, мой друг, женюсь! Дорого приобретенную независимость свою продаю за еще более дорогую цену. Что может быть дороже для меня, чем Юлишка?»

Он уехал к своему другу Яношу Араню. Жил у него неделю. Счастье Петефи было беспредельно, он все никак не мог понять — правда это или сон?

Я ль бродил по земле, Точно призрак ночной, Жизнь мою называл И проклятой и злой? Этих слов, возмужав, Устыдилась душа. Как прекрасна земля И как жизнь хороша! Буйной юности вихрь Прошумел и исчез, Улыбается мне Взор лазурный небес И ласкает, как мать Своего малыша. Как прекрасна земля И как жизнь хороша! Что ни день, что ни год, В сердце меньше забот. И теперь, точно сад, Мое сердце цветет, Соловьями звеня, Ветерками шурша, — Как прекрасна земля И как жизнь хороша! Я доверчивость гнал — Вновь нахлынула вдруг, Обвила, обняла Мое сердце, как друг, Что прошел долгий путь, На свиданье спеша, — Как прекрасна земля И как жизнь хороша! Дорогие друзья, Подходите ко мне! Подозрительность, прочь! В ад ступай к сатане! Прочь! Я верил тебе, Против дружбы греша! Как прекрасна земля И как жизнь хороша! А как вспомню о ней, Черноглазой моей, Той, что солнца светлей, Той, что жизни милей, Что явилась, как сон, Тихим счастьем дыша, — Так прекрасна земля И так жизнь хороша!

С Аранем он беседовал о поэзии, жене его рассказывал забавные истории из своей жизни, с сыном Араня, маленьким Лаци, играл и писал ему стихи:

Здравствуй, Лаци! Слушай, братец, Потолкуем пять минут. Ну. иди, коли зовут. Да живей, одним прыжком, На колено сядь верхом! Ты уселся? Ну так вот, Сказочку послушай, Да закрой покрепче рот, И открой-ка уши.

После нескольких чудесно проведенных дней он уехал из Салонты. Прибыв в Пешт, заключил договор на сборник стихов, теперь, правда, на несколько лучших условиях, чем прежде, — уж очень велик был успех книги, которая вышла весной. Из полученных денег он аккуратно отложил тысячу форинтов на время женитьбы. И опять покинул Пешт. Не зная устали, писал он «Путевые письма» и стихи. Горевал он или радовался, но работал, творил непрестанно. Да послужит он и этим вечным примером для следующих за ним поколений поэтов!

В конце июля он снова прибыл в Эрдёд. 5 августа они обручились с Юлией. Игнац Сендреи был разъярен, а Петефи чувствовал себя на седьмом небе.

Видал ли кто на свете Такого великана? Я небо на коленях Держу и не устану. Обвей рукой мне шею, Мой светлый свод небесный, И кругозор закрой мне Своей красой прелестной! Зачем грудная клетка Заключена в границы? В

таком пространстве счастье Не может уместиться. Чтоб радость не давила, Я часть ее истрачу: От полноты восторга Я, кажется, заплачу. Я знал, что буду счастлив, Что горе — гость минутный, С которым я столкнулся На станции попутной. И вот печаль, прощаясь, Снимается с привала, А я не обращаю Внимания нимало. Еще не село солнце, А соловей безумный Уже защелкал где-то Раскатисто и шумно. Но соловей ли это? Нет, это, без сомненья, Звук наших поцелуев Похож на птичье пенье. Как тихий дождь весною Живит земные соки, Они покрыли градом Мне губы, лоб и щеки. Как тихий дождь весною, Рождающий без счету Моря цветов и всходов В дни полевой работы.

Они обручены, но до свадьбы им запрещено ветречаться.

«…Представь себе: моя невеста живет в часе ходьбы от меня, а мне нельзя навещать ее до самой свадьбы, до восьмого сентября», — писал Петефи своему другу. Это было последнее условие отца, его по следняя надежда — может быть, время сделает свое и они одумаются.

Но они не одумались.

Все это время к Юлии летели стихи: старые и новые.

У леса — птичья трель своя, У сада — мурава своя, У неба — звездочка своя, У парня — милая своя. И луг цветет, и чиж поет, И девушка и небосвод Выходят вчетвером вперед В свой беззаботный хоровод. Увянет цвет, звезда падет, И птица улетит в отлет, Но милый с милой — круглый год И всех счастливей в свой черед.

Петефи снова в Сатмаре. За день до свадьбы он пишет стихотворение, полное доверчивого восхищения будущей семейной жизнью:

За горами синими, в долине, Жить ты будешь, милая, отныне, Будешь жить под кровлею одною С мужем, осчастливленным гобою. Уведу тебя, мой друг, далеко, Все к востоку псведу, к востоку, Уведу в Эрдей тебя, в селенье, В романтичное уединенье. Дни счастливые пойдут за днями, Ибо лишь природа будет с нами, Славная, сверкающая вечно И тобой любимая сердечно, Потому что лгать она не станет, Не предаст она и не обманет, Не поранит и не покалечит, А добру научит и излечит. Будем жить от света в отдаленье, И не шум его, а отраженье — Только эхо шума мирового, — Вроде гула дальнего морского, Будем слышать Снов он не развеет, А, напротив, новые взлелеет. О цветок единственный! С тобою Мы помчимся над большой землею. В той пустыне мира, дорогая, Выучу заветные слова я. Их сказать стремлюсь уже давно я — Милой назову тебя женою!

Свадьбу отпраздновали 8 сентября. Петефи был в черном костюме и в сорочке с отложным вортничком — галстука он не надел даже по случаю этого торжества; Юлия была в белом шелковом платье. Из семейства Сендреи в церкви присутствовали только мать Юлии и сестра.

«Мы венчались по-средневековому, романтично: рано утром в часовне эрдёдского замка. И я и моя невеста хотели придать своим лицам подобающее серьезное и торжественное выражение, но это никак не удавалось, мы непрестанно улыбались друг другу… Когда все свадебные фокусы [54] окончились, мы сразу же сели в коляску и понеслись в Колто… Эта деревня — имение одного моего друга… Он уступил нам свое жилье, чтобы мы провели там медовый месяц…»

54

Петефи ненавидел церковь и попов. Даже о своем друге, поэте Михае Томпа, который был священником, он писал так: «Поп остается во всем попом, а ненасытная поповская мошна — это не химера». В поэме же «Апостол» он пишет: «Если речь попы заводят, то истина распятью предается».