Шандор Петефи

Гидаш Анатоль

* * *

Вольность не дается даром, — Чтоб владеть таким товаром, Кровью платят, не деньгами, Шей, жена, скорее знамя!

«Я предчувствую революцию, как собака землетрясение», — говорил Петефи, беседуя со своими друзьями.

Еще целых двенадцать месяцев отделяло Европу от 1848 года, революционного года, а зовущие на борьбу стихотворения Петефи стали появляться одно за другим, раскаляя и без того напряженную атмосферу Венгрии.

В марте 1847 года он писал:

Народ пока что просит… Просит вас! Но страшен он, восставший на борьбу. Тогда народ не просит, а берет! Вы

Дёрдя Дожи помните судьбу? Его сожгли на раскаленном троне. Но дух живет. Огонь огня не тронет. И берегитесь пламень тот тревожить — Он всех вас может уничтожить! Когда-то только есть хотел народ, Тогда он был почти как дикий зверь, Но вот очеловечился народ… Так как же быть без прав ему теперь? Права ему людские! Уничтожим Клеймо бесправья на созданье божьем! А тем, кто ныне за порядок старый, Не избежать господней кары! Кто вы такие, чтоб иметь права, Которых не имеет весь народ? Отцы добыли родину для вас! Не на нее ль народный льется пот? Вы говорите: золотые копи! Но что ж молчите вы о рудокопе, Что роет землю и дробит породу? Ведь это же рука народа! «Отчизна — наша, наши и права!» — Вы гордо заявляете сейчас, А что с отчизной будет в грозный час, Когда враги набросятся на вас? Но разве можно спрашивать? Простите! Геройство ваше — дёрские событья — Забыл Пора бы памятник поставить, Чтоб Дёр, позор и бегство славить! Права народу! Дайте их скорей Во имя мира, если мир вам мил! Поймите, рухнет родина моя, Как без подпор, без новых, свежих сил! Сорвали конституции вы розу, А все шипы швырнули вы народу. Хоть лепесток народу подарите, А… часть шипов себе возьмите! Народ пока что просит… Скоро вы Узнаете, как страшен он в борьбе! Восстав, не просит, а хватает он! О Дёрдя Дожи вспомните судьбе: Его сожгли на раскаленном троне, Но дух живет. Огонь огня не тронет! И берегитесь пламень гот тревожить — Он всех вас может уничтожить!

«Образованное общество» феодальной Венгрии в полном неведении того, какие стремления зреют в народе, не только не предчувствовало революции, но даже пыталось иронизировать над поэтом. В ноябре 1847 года один пештский литературно-художественный журнал так отозвался о Петефи: «Поэт дает клятву бороться против тирании… У нас в Венгрии — тирания?! Любезный сын отечества, видно, не знает своей родины».

Жизнь показала, что не эти господа, а именно Петефи знал свою родину и правдиво выражал ее сокровенные революционные стремления, когда провозгласил:

Дворец! Все то, чем ты богат, Разбоем приобретено. Но не гордись богатством этим — Дни сочтены твои давно! Надеюсь, что увижу скоро

я Твои руины, исполин, А также черепа, которые Покоятся среди руин.

* * *

После женитьбы Петефи вместе с женой поселился в Пеште. Перед этим они навестили в Надь-Салонте Яноша Араня и объездили Эрдей. Повсюду его встречали факелами, манифестациями. «…Он был у нас два дня… О, эти два дня стоят двух лет…» — писала о нем одна эрдейская газета. Когда же поэт прибыл в Пешт, то ликование было такое, что даже его жене, героине «Песен Юлии», посвящались восторженные стихи. И, несмотря на это, у Петефи по-прежнему не хватало средств снять отдельную квартиру. Он вынужден был поселиться вместе с романистом Йокаи: в одной комнате жил Петефи с женой, в другой — Йокаи, а третья служила общей столовой.

Устроившись в Пеште, Петефи весь с головой уходит в работу. Тщеславная Юлия тоже берется за перо. До сих пор она вела только дневник, а теперь решает стать писательницей. Она ставит для себя отдельный письменный стол и начинает за ним «творить». Влюбленный Петефи не только восхищается «плодами ее творчества», но вообще прощает все сумасбродства, он готов принять даже то, что из желания слыть оригинальной она, восемнадцатилетняя женщина, курит большущие сигары. Да и кроме всего, поэт слишком занят своей работой.

Он пишет поэму «Судья», в которой стремится в острой сатирической форме обрисовать тупость дворян, управляющих Венгрией, идиотизм жизни провинциальных помещиков. С удивительным, почти гоголевским сочетанием реализма и сатиры изображает Петефи феодальную Венгрию своего времени. Герой поэмы — это великолепно зарисованный обобщенный образ венгерского помещика, эгоиста и самодура, тупорылого лентяя и безмозглого дурака, человека, ненавидящего все прогрессивное, все передовое, презирающего народ, не интересующегося судьбой своей отчизны.

С каким замечательным гиперболизмом и вместе с тем с какой художественной убедительностью описана внешность судьи, точно передающая всю внутреннюю пустоту и глупость героя, который вместе с подобными ему тунеядцами (в феодальной Венгрии их было несчетное множество) всей тяжестью своих непомерных туш наваливался на венгерский народ, несчастное крепостное крестьянство, которое изнемогало уже под этим непосильным бременем.

С чего бы нам начать? Возьмем черту такую… Но хорошо, что я пишу, а не рисую: Ведь Тамаш Федьвереш так бесподобно толст, Что тяжести его не выдержал бы холст. И у него та часть достойней уваженья, В которой заключен процесс пищеваренья. Вы гору Геллерта видали? Ну, так вот — Она вместится вся в тот царственный живот. Не зря он окружен восторгом и почетом! Боюсь я одного: а вдруг да опадет он? Нет, упаси господь, ведь сразу вместе с ним Авторитет судьи растает, словно дым. Представьте Тамаша пред ратушей старинной, Когда он за столом ораторствует чинно. Но, прежде чем начать, с мучительным трудом Он сервирует стол огромным животом [55] .

55

Поэма «Судья» здесь и далее приводится в переводе Миримского.

Сколько омерзения, физического отвращения вложил поэт в эту последнюю строчку! Видно, немало повидал он за годы своих голодных скитаний этих «животов», пытавшихся заслонить даже солнце над Венгрией.

И все-таки сложен судья наш превосходно, —

саркастически продолжает поэт, —

Ведь голова его отчасти с брюхом сходна, Объем у них один, а разница лишь та, Что голова круглей и более пуста.

И эти пустоголовые спесивцы только и знали, что кичиться своим древним родом:

В столовую войдешь — и с древних стен сурово Сто витязей глядят, один страшней другого. То предки Тамаша, герои напоказ, Хоть, правда, турки их гоняли столько раз.

С каким удовольствием бросает Петефи стрелу насмешки в лицо дворянам и дворянским поэтам, которые неустанно воспевали «древнюю славу своих предков», а в настоящем вели страну к гибели и разорению!